Двое из оных кавалеров пронзили меня любопытным признанием, что были в походах ещё с государем Петром Великим. После сего не удивлюсь встретить таких, что с царём Иваном Васильевичем Грозным брали Казань.
Его превосходительство господин губернатор Рейнсдорпписал ко мне, что в помощь мне набирает инородцев. Что же, славное войско — спокон веков наяву и во сне только и мыслят о мятежах. Однако же крайность мою поймёте, когда скажу, что молю Христом-богом и сих язычников ваших хоть сотен пять прислать поскорее. Промедление смерти подобно!»
И только теперь, прочитав письмо Кара, Богданов понял, что дело нешуточно, только теперь он почувствовал всю великую важность возложенного на него поручения.
На улицах городка и на площади перед управлением пристани скопилось несколько сотен иноплеменного войска.
За городком по берегам Ашкадара, Стёрли и Белой паслись гурты овец, табуны коней, дымили костры, на которых воины варили себе пищу.
С улицы в канцелярию доносилось всё время протяжное, назойливое татарское пение.
— Лейкин! — нетерпеливо окликнул асессор одного из своих писарей.
Тот готовно вскочил, чувствуя, что начальник сильно не в духе после вчерашней «пробы» кислушки у попадьи и после письма Кара.
— Насмерть ведь так изведут, окаянные! — страдальчески морщась и будто бы затыкая пальцами уши, сказал асессор. — Разгони-ка их всех из-под окон. Чего им на улице делать — по берегам места хватит.
— Нельзя их из улиц погнать, Пётр Степаныч, — возразил поручик, сидевший за соседним столом. — Под каждым кустом вокруг пристани рыщут лазутчики самозванца.
— До сих пор, господин поручик, вы не доставили мне ни единого из лазутчиков.
— Неуловимы-с! — воскликнул поручик. — Команда охотников ищет в лесу неустанно уже третьи сутки.
— Что же они — как кузнечики скачут?! — насмешливо сказал Богданов. Он смягчился от собственной шутки. — Ну хоть петь замолчали бы, что ли! Уши ведь ломит! Ты, Лейкин, голубчик, иди укажи им не выть возле дома…
Писарь вышел.
— Словить бы хоть одного. Я бы тут его принародно всего на кусочки порезал, — проворчал асессор.
В тот же миг песня стала стихать, под окнами послышался шум толпы, какие-то восклицания, вопросы на чужом языке.
— Ваничка, заготовьте приказ всем инородческим сотням завтра с утра направиться… — асессор посмотрел в письмо генерала Кара и на висевшую на стене позади его кресла карту, — сюда вот, в Биккулову, к Кару, — сказал он. — Нечего им тут проедаться. Поимённые списки всех инородцев в пакет, да и с богом! Да конвойных солдатиков отрядить — не разбежались бы по дороге, не дай бог…
— Вашскородь, пугачёвский лазутчик! — выкрикнул от порога канцелярии второй писарь, входя с улицы.
Богданов живо вскочил.
— Где лазутчик? Откуда?
— Тептяри привели, вашскородь! Прикажете на допрос?
— Давай, давай поскорее, давай! — нетерпеливо отозвался асессор.
— Прикажете ножик и вилочку-с, Пётр Степанович? — спросил поручик.
Богданов удивлённо взглянул на него.
— К чему это ножик и вилочку?
— Лазутчика — на кусочки-с! — зубоскаля, сказал поручик.
— Ах вы, Ваничка, шалопай, шалопай, господин поручик!
В это время ввели связанного мужичонку. Солдат подталкивал его в спину.
— Иди, не кобенься, дура. Не к палачу — к господам офицерам, не бойся!
— А я не пужливый. Не боюсь не только богатых, а в аду и чертей рогатых!
— Молчи! — в угоду начальству прикрикнул солдат.
— А ты меня не учи. Я и сам учёный, на семи кирпичах точёный!
— А ну-ка, ближе сюды, «учёный»! Ответ веди по-учёному. Как зовут? — грозно спросил асессор.
— Зовут-то, барин, зовуткой, а кличут уткой!
— Дерзок, холоп, самозванцев лазутчик! Небось плетьми я тебя смирю, — проворчал Богданов.
Солдат положил перед асессором бумагу, исписанную татарским письмом.
— Что за грамота? — спросил тот.
— У лазутчика выняли, вашскобродь! — отрапортовал солдат.
— Что за бумага? — обратился Богданов к пленнику.
— Писано не при мне, ваша милость, вишь, по-татарски, а я и по-русски-то — прости господи!..
— Отколь же она у тебя?
— На дороге нашёл.
В допрос ввязался поручик:
— За язык повешу, собака, нечистый дух! Отвечай по делу — пошто при тебе бумага?
— Табачку завернуть приберёг. Кабы знал, что беда за неё мне придёт, да будь она проклята вместе и с табаком!
— А подпис чей? Чья печать? — строго спросил поручик.
— Не могу разуметь, баринок голубчик! Неграмотен, ваше красивое благородьечко! — сменив тон, захныкал испуганный мужичонка.
— Кажи-ка сюды, господин поручик, что там за печать, — обратился Богданов. Он осмотрел бумагу и вдруг отшатнулся, будто от ядовитой змеи. — «Пётр»?! — воскликнул он. — Кто же будет сей Пётр? И как под татарским письмом вдруг подпис латинский? Отколе?! — взревел Богданов. Он вскочил, схватил мужичонку за горло и крепко его встряхнул. — Отколь взял бумагу, собака?!
— Истинно на дороге, барин. Вот сдохнуть на месте!
— Врёшь! На месте не сдохнешь! Велю на куски тебя резать. Уши, нос, когти из пальцев повырву, по едину суставчику пальцы велю отсекать, глаза тебе выколю, а язык напоследок оставлю… Где взял?
— Кабы руки не связаны, я бы перекрестился. Вот истинный…
Поручик ударил пленника по лицу, опрокинул на пол. Тот стукнулся головой.
За окном в это время опять раздалась громкая песня.
— Лейкин! Опять завыли там дьяволы! — гаркнул Богданов.
Писарь выскочил вон.
* * *
Салават почувствовал, что на пятый-шестой день пути между ним и его отрядом встала каменная стена молчания и тайны. От него что-то скрывали, и он не мог понять — что. Он хотел разведать через Кинзю, но прямодушный толстяк удивлённо хлопал глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157