Я мыслил, башкирцы его на куски раздерут, — ан стерпели!
— И стерпишь! Ведь тут — либо ныне стерпи, либо завтра натерпишься путце!
— Братцы, каша поспела! — позвал кашевар.
У других костров также недолгий свой отдых рабочие проводили за беседой: там кто-то рассказывал бабкину сказку про Кривду и Правду, там спорили о волшебных счастливых травах…
Возле палатки немца стояли несколько человек, провинившихся за последний рабочий день, — немец собрался чинить им допрос и расправу. Все знали, что кончится дело плетьми. К побоям привыкли, и неминучие плети были уже не страшны. Хотелось только, чтоб немец «не вытягивал душу» проклятой и нудной отчиткой, от которой сосало под ложечкой и мутило тошнотой.
— Косяин заботился на тебе, а ты ворофаль! Уф, какой стидны позор на рабочий люди! Господь бог указаль трудиться на пот лица, а ти нехороши лентяйка! Дурной шеловек, нишего не стоиль такой шеловек. Пфуй, такой шеловек! Хлеб кушать хочешь, работа делать не хочешь… За такой шеловек мне ошень печаль, и косяин печаль, и сам господь бог печаль за такой шеловек!.. Теперь тебя плети лупить отдам, как скотин. Разум нет — плети лупить!.. Шеловек долшон все разуметь без плеть… — подражая немцу, отчитывал прочих провинившихся товарищей один из бывалых рабочих, пока немец ужинал у себя в палатке, откуда сквозь слюдяное оконце сочился бледный мерцающий отсвет свечи.
Несмотря на своё невесёлое ожидание, остальные, слушая зубоскала, не могли удержать усмешки.
Меркли последние краски зари в облаках, с реки поднялась пока ещё чуть заметная дымка тумана, вечерний прохладный ветер повеял запахом осени… У одного из костров занялась протяжная волжская песня.
Над огнями рабочего стана проплыла тяжело и бесшумно большая сова.
И вдруг по всему лагерю раздался в воздухе какой-то необычный свист, в двух-трёх местах послышались крики боли, свист повторился, и тут только поняли всё, что на стан их сыплются стрелы. Одна из стрел угодила в палатку немца. Плотинный мастер выскочил из палатки, а в лагере уже начался переполох, потому что целая туча стрел пролетела над станом, а вслед за тем от нежилой башкирской деревни послышались крики и визг скакавших в набег башкир…
И рабочие, и плотинный мастер не раз слыхали о том, как башкиры дрались за свои земли. Расширенным в страхе глазам строителей вместо трёх десятков юнцов представилась тысячная орда повстанцев, скачущая в мстительный, кровавый набег, и, бросив свой стан, строители пустились бежать вдоль берега… Стрелы свистали вдогонку, они почти не приносили вреда, но раз поддавшуюся страху толпу было не успокоить, не образумить… Да и кому образумить? Плотинный мастер был сам не воин, а у строителей не было желания сражаться с грозною силой невидимого во мраке врага.
В неистовой ярости, опьянённые лёгкой победой, напали юнцы на лагерь, брошенный русскими.
— В воду! Все в воду! — кричал Салават, швыряя в течение реки какой-то неведомый инструмент, найденный в палатке у немца. — В огонь! Жги, чтобы от них ничего не осталось! — кричал он, кинув в костёр сорванную с кольев палатку плотинного мастера.
Кинзя с сожалением вертел в руках лесорубный топор.
— Что смотришь?! — крикнул в лицо ему Салават.
— Хороший топор…
— В воду кидай! — неумолимо потребовал предводитель набега.
— Пила… — заикнулся кто-то другой.
— В воду! — выкрикнул Салават.
И в воду летели брошенные шапки и сапоги, топоры, пилы, ломы, кувалды, котомки с добришком рабочих, котелки с пищей и всё, что осталось в покинутом стане строителей.
— В воду! В воду! — кричали мальчишки, кидая всё, что попало, пока не осталось от строителей никакого следа.
Так кончили они расправу с лагерем, потом стащили к берегу и сбросили в воду заготовленные бревна, раскидали землю, натасканную для постройки плотины, и только тогда, вскочив по коням, помчались домой…
Они возвращались героями, пьяные победой. Они пели удалые песни, и их рассказы о всех событиях этой ночи казались им достойными славы дедов. Они ждали похвал со стороны стариков, но вместо похвал услыхали только укоры.
— Быть беде! — с упрёком сказал Юлай Салавату. — Тебе, Салават, надо бежать не позже нынешней ночи.
— Куда? Бежать со своих кочевок, от своего народа?!
— Бежать без оглядки, — с горечью подтвердил отец. — Забыть своё имя, свой край, отца, мать, жену…
— Я победил русских, — гордо сказал Салават. — Они бежали от нас, как зайцы, а ты говоришь — мне бежать от них?! Ты, атам, привык их страшиться. Смотри — они не посмеют больше вернуться в свой табор, рубить лес и строить плотину. Я говорю — не посмеют.
И в самом деле, прошёл день, другой, третий. Салават с товарищами всё время держали разъезды между кочевьями и зимовкой; с затаённым сердцем высматривали они, не появятся ли снова строители возле своего разорённого стана, но вырубка была пустынна, раз только заметили лисицу, которая по-хозяйски копалась в куче отбросов, сваленной русскими.
Прошла неделя и две недели…
— Я говорил, атам! — торжествовал Салават. — Их только не нужно бояться. Они успели уже забыть те времена, когда среди нас были батыры. Я не зря натянул лук Ш'гали-Ш'кмана… Вот близится осень, и мы придём на зимовье, и дома наших дедов не залиты водой. Мы будем в них жить, как жили отцы.
Удивительно было для всех, что купец так легко отступился. Многие верили в то, что лук Ш'гали-Ш'кмана таит в себе волшебную силу и удача будет всегда сопутствовать удальцу Салавату. Особенно верила в это молодёжь, бывшая с Салаватом в набеге.
Громко звенела во всём юрте песня:
С соболем шапка зелёного цвета —
Вот Салавата-батыра примета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157