— Утром, после молитвы, станем царице писать.
— Нечего ей писать! Чем царица поможет! Гнать надо волков! Ты позволь, мы прогоним!.. — горячо заговорил Салават.
— Молчи, Салават! — остановил старшина. — Сам знаешь, что против русских нельзя идти с голыми руками. У них порох, а у нас его нет!.. Это прежде могли мы бороться, когда порох и ружья были у нас, когда кузнецы у нас жили, ковали оружие. А теперь мы не можем драться!..
Салават, видя красное, напряжённое лицо отца, ставшее ещё краснее от блеска пламени, уже пожалел о своих словах. Юлай ушёл в кош, ворча, что башкиры живут, как собаки, что вот ещё придёт день… Но никто не слыхал, про какой день говорил он, потому что кашель сдавил его грудь, а войлочный полог коша заглушил его последние слова и закрыл его сгорбившуюся, вдруг постаревшую спину…
Салават поглядел ему вслед с болью. Сулейман молча усмехнулся, встал и пошёл в свой кош. Ракай заметил:
— Ты, Салават, вечно кипишь, как бишбармак на огне. Пора быть постарше — ты ведь женат!
Он пошёл в сторону от костра, а Салават ещё долго глядел на потухшие угли и слушал ночную степь.
* * *
Степь лежала, поросшая ковылём, усеянная камнями. Молчаливая и просторная, она лежала, как тёмное отражение ночного неба.
Бесшумно махнула крылом над головою Салавата низко летящая ночная птица, где-то вдали заржал конь, ему отозвались тревожным лаем собаки, и снова всё стихло, только журчание струящейся по камням речушки нарушало мирную тишину просторов.
И в этой тиши родилась в душе Салавата новая песня. Он пел о том, как спокойно лежала сонная степь, как спали сладкие воды озёр и во сне жевали стада сочные травы, как в тумане дремали вольные табуны и свет месяца плыл над ними в безмолвном просторе, но вот налетела беда, словно буря прошла над цветущей страной, все губя и сметая.
Грудь Салавата щемило болью от этой песни.
Звенит пила, стучит топор,
Лопаты режут глуби гор,
Упали травы под косой,
Пчела отравлена росой,
Иссох родник, ревут стада,
Горька озёр вода…
Ай, померк мой свет!.. —
заключил Салават.
Он почувствовал стеснение в горле. В досаде сломал он курай о колено, бросил его в костёр. Сухой камыш вспыхнул живым огоньком, и пепел его быстро сдунуло налетевшим ночным ветерком.
— Сгорела тоскливая, глупая песня! — сказал Салават. — Хорошо, что никто не слыхал этих вздохов… Пусть родятся новые, сильные песни!.. Лучшие песни Мурадыма-батыра родились в битвах и звали в битвы жягетов…
И, отойдя от костра, Салават громко запел в спящей степи удалую песнь Мурадыма:
Если хочешь славным быть,
как Мурадым,
Будь всю жизнь душой
и сердцем молодым.
Время юности удало проводи.
В тучах Нарс-гора белеет впереди.
Недоступной для тебя не будет высь.
На коня! Присвистни. Смело мчись!
На кошмах в глубоких мягких подушках спала маленькая жена Салавата. Он лёг и не тревожил её сна. Горячие мысли о подвигах волновали его и не давали заснуть, но даже, когда заснул Салават, во сне видел он войну и бешеную скачку в погоне за русскими и кричал ночью, пока Амина не растолкала его.
— Ты кричал, Салават, — объяснила она, — скрипел зубами, мне страшно стало…
— Спи, спи… Это, верно, джинн прилетел и тревожил меня. Всё прошло! — успокоил он, торопясь остаться наедине с воспоминаниями о своём сновидении…
Но заснуть Салават уже не мог, в нетерпении ожидая утра.
Он задумал великое, богатырское дело…
На рассвете по степи застучали копыта коня. Чуть склонившийся набок всадник промчался по дну широкого лога, проскакал стремительно по степи и остановил коня у кочёвки старшины Юлая. Здесь он соскочил с седла. Разбуженный топотом, вышел сонный Юлай и зажмурился от первых слепящих лучей утреннего солнца, прыснувших ему в лицо.
— Что опять, Салават? — спросил старшина. — Что снова стряслось, что примчался так рано?
— Атай, ведь я натянул лук Ш'гали-Ш'кмана. Мне будет во всём удача… Я соберу молодёжь, подниму на гяуров… Наша земля, не дадим им строить!.. — горячо заговорил Салават. — Пусти нас!..
Юлай молчал. Два раза уже когда-то он посылал людей, и два раза была драка на месте постройки подсобных деревень Сюмского завода, когда твердышовским заводам не хватало места на купленной у него земле, но драки не помогли…
Юлай снова почувствовал гордость за Салавата. Этот мальчик во всём походил на него самого, когда он был молодым. Но Юлай понимал, что не может выйти добра из такого набега на постройку и опять, как тогда, русские перебьют башкир. Юлай посмотрел с тревогой на сына. Горячая голова!.. С другой стороны, Юлай сам уже больше не мог терпеть растущую наглость заводовладельцев. Если б кто-то другой взялся разогнать русских, он бы, может быть, и согласился, но как потерять любимого сына!
Из коша высунулась голова Сулеймана.
— Пусти нас, атам! И я пойду с Салаватом. Нападём, перебьём волков!.. — поддержал он брата. — Позволь нам собрать молодёжь, мы разгоним русских и разрушим постройку!
— А что аксакалы скажут?! Весь юрт будет меня попрекать: «Юлай за свою землю губит людей. Какой он старшина, когда из-за своей земли не жалеет башкир?!» — Юлай пожевал губами конец бороды.
— Не посылай, ты только позволь нам собрать народ! — умолял Салават. — Ты поезжай, атам, в горы, к соседям… Нет ли каких приказов? Поезжай, узнай, как на кочевках исполняют волю начальства, а мы без тебя самовольно пойдём… Кто что тебе сможет сказать?!
Юлай молчал.
— Ты стал трусом, атам, — нападал на отца Салават. — Говорят, когда был молодой, ты был смел, как сокол, а теперь ты как старая крыса.
— Ну, ну! — рассердился Юлай. — Вот я покажу тебе крысу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157