ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
! — возмущённо, ото всей души, отвечал Салават. — Кабы я грабил народ, государь указал бы меня повесить…
— Вор, вор, вор!.. — закричал Шешковский, брызжа слюной, и вскочил с места.
Салават замолчал, не понимая причины его крика.
— Вор, самозванец — не государь!.. — пояснил молодой чиновник. — Разбойник-казак, самозванец!
Хитрые искорки промелькнули в глазах Салавата.
— Я так и хотел сказать: кабы я грабил народ, кабы я воровал, обижал бы людей, разбойник и самозванец меня приказал бы повесить. Вор не велел народ обижать. За грабёж и обиды народу злодей-вор всех вешал, — сказал Салават. — Я только ходил на войну, стрелял. На войне ведь как не стрелять! Кто стрелять не хотел, того самого убивали…
— А твой отец, старшина Юлай, волей с тобой пошёл к вору? — спросил Шешковский.
— Нет, совсем нет, атай в другом месте ходил воевать.
— Его, что же, тоже Пугач взял силой?
— Я как знаю! Атай старик ведь, а я малайка совсем… Старик мне не скажет…
Старичок шепнул что-то офицеру, сидевшему рядом. Тот дёрнул шнурок звонка.
Вошёл солдат.
— Привести Юлая Азналихова!
Ввели Юлая. Он был так же закован в цепи и одет в арестантский халат, как и сын. Они встретились взглядами.
— Как твоё имя? — через переводчика обратился Шешковский к Юлаю. — Это твой сын?
— Он говорит: «Не знаю, похож будто, да как знать — давно не видал», — отвечал переводчик со слов Юлая.
Обер-палач усмехнулся.
— У тебя молодые глаза. Может, признаешь отца? — обратился он к Салавату.
— Как не знать — отец ведь!
— Расскажи старику, что сын его признает, — приказал Шешковский переводчику.
Юлай принял сообщение безмолвно.
Ему только и надо было знать, не выдаёт ли себя Салават за другое лицо.
— Верно, что сын твой сжёг Симский завод? — спросил Шешковский.
Юлай гордо выпрямился; при этом его цепи звякнули.
— Я сам сжёг завод, — сказал он, — я сжёг, и аллах на моей стороне. Русский купец отнял у меня землю, он обманул меня. Я сжёг завод, я сжёг деревни, поставленные на моей земле. Я сжёг неверную бумагу — купчую крепость, которой меня обманули.
— Другие заводы ты сжёг? — последовал вопрос.
— Усть-Катав завод я сжёг, — заявил все так же твёрдо Юлай. — Катав-завод я сжёг. На моей земле были заводы. Царь сказал, что больше неправды не будет, и я сжёг заводы.
— Спроси, знает ли он, что Пугач не царь был, а вор?
Юлай выслушал переводчика.
— Вот сказал: «Неправды не будет…» Разве так вор говорит? Вот сказал: «Всякого вора, кто землю взял, кто человека обидел, — смертью казнить»… Разве вор так говорит? Если он вор был, значит, хорошо царём представился. Справедливый вор лучше, чем вороватый царь!
— Ну, ну… Молчать! — крикнул Шешковский на переводчика, словно он был виноват в сказанном Юлаем.
— Что же, старшина Шайтан-Кудейского юрта Юлай Азналихов, забыл присягу, данную её величеству государыне Екатерине Алексеевне? — спросил Шешковский, барабаня по столу пальцами. — Может, от старости позабыл?
— Присяга государю Петру Фёдоровичу раньше была, — отвечал Юлай. — Я бы не нарушил присяги, если бы не поверил, что царь он… Сначала не шёл — меня смертью казнить хотели…
— А в твоей деревне Шиганаевке при тебе Салават верных людей сжёг живьём?
— Ничего не знаю, — отвечал старик, — не видел, как Салават жёг людей… Не было так… — уверенно заявил он.
— А с тобой Салават был на заводах, когда ты их жёг?
— Нет, не был, — ответил Юлай. — Мои заводы я сам сжёг.
— Увести! — приказал Шешковский.
* * *
Пытки были, как «позорное и бесчеловечное дело», запрещены «просвещённой» и «всемилостивой» императрицей Екатериной, и потому стены пыточных камер и двойные двери не пропускали стонов терзаемых палачами людей.
Но если бы стены а двери не были столь непроницаемы, всё равно никто не услышал бы стона, вырвавшегося из груди Салавата.
Он молчал, когда его жгли огнём, когда руки и ноги завинчивали в тиски, когда под окровавленные ногти ему загоняли иглы, он молчал под плетьми и на дыбе…
Так же, как и в Казани, он не назвал имён, не признал в лицо самых близких людей, а сколько их было поставлено здесь перед ним, как и он, измученных и истерзанных палачами!..
Очнувшись в своём каземате, на куче сырой соломы, Салават ждал казни. Но шли дни и ночи, а казни всё не было…
И вот его снова «взнуздали» деревянными удилами, снова забили в колодки и бросили на телегу…
Салават угадал по солнцу, что его везут обратно в Казань, а быть может, и на Урал…
* * *
Наступила весна, когда его повезли на телеге. Все зеленело. Дорога лежала между лесов, между хлебных полей и свежих лугов. Ночлеги были короткие, и после недолгого сна стража будила его, чтобы трогаться дальше. Нанесённые палачами раны быстрей заживали в пути. Рубцы от плетей и ожогов перестали гноиться, и Салават, забывая о боли, с ощущением горькой, тоскливой радости жизни вдыхал влажную свежесть утренних зорь и слушал утреннее соловьиное пение…
Салават знал, что сзади него на другой телеге везут измученного пытками Юлая. Видно, враги им судили общую долю. Перекинуться словом с отцом было бы утешением. Но их разделяла стража, которая не разрешала им говорить.
Когда пошли за Волгой крутые увалы уральских подножий и в степи меж ярких зелёных трав, усеянных цветами, Салават зорким взглядом заметил один-единственный войлочный кош, а возле него различил небольшой табун лошадей, сердце его защемило такой отчаянной болью, что ему показалось, будто смерть подступила к нему… Но это была не смерть — это внезапная острая мысль обожгла его сердце, это было рождение новой надежды…
Башкирское кочевье родило в юной душе надежду на волю, на новую жизнь… Здесь, среди этих степей, жило довольно молодых и старых соплеменников, кто отдал бы жизнь за свободу его, Салавата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157
— Вор, вор, вор!.. — закричал Шешковский, брызжа слюной, и вскочил с места.
Салават замолчал, не понимая причины его крика.
— Вор, самозванец — не государь!.. — пояснил молодой чиновник. — Разбойник-казак, самозванец!
Хитрые искорки промелькнули в глазах Салавата.
— Я так и хотел сказать: кабы я грабил народ, кабы я воровал, обижал бы людей, разбойник и самозванец меня приказал бы повесить. Вор не велел народ обижать. За грабёж и обиды народу злодей-вор всех вешал, — сказал Салават. — Я только ходил на войну, стрелял. На войне ведь как не стрелять! Кто стрелять не хотел, того самого убивали…
— А твой отец, старшина Юлай, волей с тобой пошёл к вору? — спросил Шешковский.
— Нет, совсем нет, атай в другом месте ходил воевать.
— Его, что же, тоже Пугач взял силой?
— Я как знаю! Атай старик ведь, а я малайка совсем… Старик мне не скажет…
Старичок шепнул что-то офицеру, сидевшему рядом. Тот дёрнул шнурок звонка.
Вошёл солдат.
— Привести Юлая Азналихова!
Ввели Юлая. Он был так же закован в цепи и одет в арестантский халат, как и сын. Они встретились взглядами.
— Как твоё имя? — через переводчика обратился Шешковский к Юлаю. — Это твой сын?
— Он говорит: «Не знаю, похож будто, да как знать — давно не видал», — отвечал переводчик со слов Юлая.
Обер-палач усмехнулся.
— У тебя молодые глаза. Может, признаешь отца? — обратился он к Салавату.
— Как не знать — отец ведь!
— Расскажи старику, что сын его признает, — приказал Шешковский переводчику.
Юлай принял сообщение безмолвно.
Ему только и надо было знать, не выдаёт ли себя Салават за другое лицо.
— Верно, что сын твой сжёг Симский завод? — спросил Шешковский.
Юлай гордо выпрямился; при этом его цепи звякнули.
— Я сам сжёг завод, — сказал он, — я сжёг, и аллах на моей стороне. Русский купец отнял у меня землю, он обманул меня. Я сжёг завод, я сжёг деревни, поставленные на моей земле. Я сжёг неверную бумагу — купчую крепость, которой меня обманули.
— Другие заводы ты сжёг? — последовал вопрос.
— Усть-Катав завод я сжёг, — заявил все так же твёрдо Юлай. — Катав-завод я сжёг. На моей земле были заводы. Царь сказал, что больше неправды не будет, и я сжёг заводы.
— Спроси, знает ли он, что Пугач не царь был, а вор?
Юлай выслушал переводчика.
— Вот сказал: «Неправды не будет…» Разве так вор говорит? Вот сказал: «Всякого вора, кто землю взял, кто человека обидел, — смертью казнить»… Разве вор так говорит? Если он вор был, значит, хорошо царём представился. Справедливый вор лучше, чем вороватый царь!
— Ну, ну… Молчать! — крикнул Шешковский на переводчика, словно он был виноват в сказанном Юлаем.
— Что же, старшина Шайтан-Кудейского юрта Юлай Азналихов, забыл присягу, данную её величеству государыне Екатерине Алексеевне? — спросил Шешковский, барабаня по столу пальцами. — Может, от старости позабыл?
— Присяга государю Петру Фёдоровичу раньше была, — отвечал Юлай. — Я бы не нарушил присяги, если бы не поверил, что царь он… Сначала не шёл — меня смертью казнить хотели…
— А в твоей деревне Шиганаевке при тебе Салават верных людей сжёг живьём?
— Ничего не знаю, — отвечал старик, — не видел, как Салават жёг людей… Не было так… — уверенно заявил он.
— А с тобой Салават был на заводах, когда ты их жёг?
— Нет, не был, — ответил Юлай. — Мои заводы я сам сжёг.
— Увести! — приказал Шешковский.
* * *
Пытки были, как «позорное и бесчеловечное дело», запрещены «просвещённой» и «всемилостивой» императрицей Екатериной, и потому стены пыточных камер и двойные двери не пропускали стонов терзаемых палачами людей.
Но если бы стены а двери не были столь непроницаемы, всё равно никто не услышал бы стона, вырвавшегося из груди Салавата.
Он молчал, когда его жгли огнём, когда руки и ноги завинчивали в тиски, когда под окровавленные ногти ему загоняли иглы, он молчал под плетьми и на дыбе…
Так же, как и в Казани, он не назвал имён, не признал в лицо самых близких людей, а сколько их было поставлено здесь перед ним, как и он, измученных и истерзанных палачами!..
Очнувшись в своём каземате, на куче сырой соломы, Салават ждал казни. Но шли дни и ночи, а казни всё не было…
И вот его снова «взнуздали» деревянными удилами, снова забили в колодки и бросили на телегу…
Салават угадал по солнцу, что его везут обратно в Казань, а быть может, и на Урал…
* * *
Наступила весна, когда его повезли на телеге. Все зеленело. Дорога лежала между лесов, между хлебных полей и свежих лугов. Ночлеги были короткие, и после недолгого сна стража будила его, чтобы трогаться дальше. Нанесённые палачами раны быстрей заживали в пути. Рубцы от плетей и ожогов перестали гноиться, и Салават, забывая о боли, с ощущением горькой, тоскливой радости жизни вдыхал влажную свежесть утренних зорь и слушал утреннее соловьиное пение…
Салават знал, что сзади него на другой телеге везут измученного пытками Юлая. Видно, враги им судили общую долю. Перекинуться словом с отцом было бы утешением. Но их разделяла стража, которая не разрешала им говорить.
Когда пошли за Волгой крутые увалы уральских подножий и в степи меж ярких зелёных трав, усеянных цветами, Салават зорким взглядом заметил один-единственный войлочный кош, а возле него различил небольшой табун лошадей, сердце его защемило такой отчаянной болью, что ему показалось, будто смерть подступила к нему… Но это была не смерть — это внезапная острая мысль обожгла его сердце, это было рождение новой надежды…
Башкирское кочевье родило в юной душе надежду на волю, на новую жизнь… Здесь, среди этих степей, жило довольно молодых и старых соплеменников, кто отдал бы жизнь за свободу его, Салавата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157