2 июля, вопреки совету доктора Фариля, Фрида отправляется вместе с Диего и художником Хуаном ОТорманом на митинг протеста против американского вторжения в Гватемалу, в поддержку президента Хакобо Арбенса и гватемальских коммунистов. Накануне демонстрации Фрида встретилась с Аделиной Сендехас, уезжавшей в Гватемалу, и даже попросила привезти ей индейского ребенка для усыновления. Этот холодный дождливый вечер станет для Фриды роковым. У нее возобновляется недолеченное воспаление легких, и на следующий день ее состояние резко ухудшается. Несмотря на сильный жар, голова у нее ясная как никогда. Она пишет в дневнике, что скоро умрет, подхваченная мрачным хороводом, который так любил изображать Посада, – MUERTES EN RELAJO (МЕРТВЕЦЫ РАЗВЛЕКАЮТСЯ). Она одна в койоаканском доме, с ней только служанки. В саду собаки жмутся к закрытой двери, укрываясь от дождя.
Впоследствии Диего рассказал Глэдис Марч о последних минутах, которые провел с Фридой: "Накануне ночью она дала мне кольцо, купленное ею к двадцатипятилетию нашей свадьбы, которое мы собирались отметить через семнадцать дней. Я спросил, почему она вручает мне подарок заранее, и она ответила: «Потому что чувствую: скоро я тебя покину».
На последней странице дневника, рядом с рисунком, изображающим черного ангела смерти, Фрида пишет самые страшные и самые суровые в своей жизни слова, в которых полностью проявился ее несгибаемый характер: «Espero alegre la salida – у espero nunca volver» («Надеюсь, что уход будет счастливым – и надеюсь никогда не возвращаться»).

Фрида умерла 13 июля, ровно через неделю после своего сорокасемилетия.
На следующий день под проливным дождем Диего проводил Фриду в открытом гробу, одетую в белый индейский наряд, во Дворец изящных искусств: он пожелал, чтобы именно там ей оказали последние почести. Затем гроб накрыли полотнищем красного флага со звездой, серпом и молотом и отвезли в крематорий гражданского кладбища Сан-Долорес.

Эпилог

Фрида лежит на кровати под зеркалом, которое отражает ее неподвижное тело, на лице – непроницаемый покой смерти, хрупкое тело – в той же одежде, как на последнем празднике, в черной юбке и белой индейской блузе: такой предстает она на последней фотографии, сделанной Лолой Альварес Браво во вторник 13 июля 1954 года. Вокруг Фриды – ее любимые вещи, букет роз, сдвинутая набок стопка книг на этажерке, куклы, фотографии, муха, бесцеремонно усевшаяся на ее руку, как будто это лишь сон и сейчас она задышит, проснется, снова начнет жить. А Синий дом уже входит в легенду. Собаки все еще ждут у закрытой двери дома, а лужи в затихшем саду вздрагивают под каплями мелкого дождя.
В последнее время Фрида редко покидала этот дом, этот сад. Она сделала из него модель внешнего мира, воображаемую, но вросшую в реальность крепкими корнями страдания. Синий дом был чем-то вроде храма ее любви к Диего, храма, который должен был устоять против всех житейских превратностей, даже против смерти.
После ухода Фриды Диего не стал возвращаться в Койоакан. Он решил превратить Синий дом не в музей – это было бы не в его духе, – а в святилище, где каждый мог бы приобщиться к красоте, которая исходила от Фриды и которой были пропитаны стены, предметы обихода, растения в саду.
Все здесь застыло в неподвижности, как будто ожидая ее возвращения.
Громадная устрашающая кровать, ставшая узилищем для ее истерзанного тела, и трогательная надпись на подушке: «Dos corazones felices» («Два счастливых сердца»).
На кухне стены выложены желто-синим кафелем, там стоят большой стол из некрашеного дерева, расписные стулья из Тенансинго, а над очагом – сердцем этого дома, вокруг которого в праздники витал острый запах пряностей и суетились служанки, – разноцветными камнями выложены имена Диего и Фриды.
Столовая украшена произведениями древнеиндейского искусства, ацтекскими масками, миштекскими полированными камнями, амулетами в форме фаллосов, статуэтками из Наярита в виде птиц или женщин с широкими бедрами и, разумеется, изображение жабы – сапорана, как Фрида прозвала Диего, – его науалъ, двойник в животном мире.
В доме все притихло, как будто ждет чего-то. Когда после смерти Фриды Долорес Ольмедо купила коллекцию ее картин у супругов Морильо Сафа, чтобы передать ее в дар Синему дому, Диего был растроган до слез и в знак благодарности надписал ей свою фотографию: «В память о самом сильном переживании в моей жизни». Произведения Диего и Фриды хранятся среди индейских статуэток, наивных картин, написанных по обету, масок и ритуальных фигур.
Тут висят портреты Анхелики Монсеррат, Кармен Мондрагон – Науи Олин, над которой подшучивала Фрида в амфитеатре Подготовительной школы, и «Портрет девушки», написанный для Диего в 1929 году, где взгляд индианки Фриды пленяет робкой и наивной прелестью. Есть тут и рисунки пером, сделанные Фридой в Детройтской больнице, когда она потеряла ребенка. Есть портрет семьи Кало и последние картины, написанные нетвердой рукой, уже затуманенные близостью смерти, – «на жизнь мою опускаются сумерки», – говорила Фрида Перед ампутацией ноги Фрида сказала Андресу Эррестросе, что отныне ее девизом будет не «Древо надежды, не сгибайся», a «Esta anocheciendo en mi vida» («На жизнь мою опускаются сумерки»).

, – на них изображено, как священная сила коммунизма освобождает калеку. Или «Да здравствует жизнь!» 1954 года, где показаны разрезанные арбузы, кровавые и сладкие, как сама жизнь.
«В саду воркуют горлицы» – эту песню она могла слушать без конца. Среди деревьев виднеется ступенчатая земляная пирамида: Диего устроил ее по просьбе Фриды, чтобы на ступеньках можно было расставить древних каменных божков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57