Иван быстро расстелил рогожку. – А я вот искупнусь.
Он бросился в воду с разбега, вынырнув, помчал саженками на середину, согреваясь – и впрямь, оказалось прохладно. Зато на берегу! У-у-у...
– Замерз? – Сидя на рогожке в одной рубахе, боярышня аккуратно вытаскивала из котомки еду.
Раничев хохотнул:
– Есть немного. Давай-ка вина!
Оба выпили, закусили телятиной с хлебом. Светило солнце, рядом, в рощице, куковала кукушка, и неутомимо стучал по стволам дятел. По реке медленно плыли струги.
– Хорошо, – Иван оглянулся.
Евдокся уже скинула рубаху и улеглась на живот, подставляя солнышку плечи.
– Эх, краса моя, – Раничев ласково погладил ее по спине, рука его скользнула и дальше, к пупку и груди, а губы покрывали поцелуями шею.
– Люби меня, муж мой, – повернув голову, прошептала боярышня. – Люби прямо здесь...
– И не боишься, что кто-нибудь увидит с реки? – поддел Иван.
Евдокся сверкнула глазами:
– Увидят? Так пусть завидуют!

Иван все-таки решил искупаться еще, даже хотел было лихим наскоком утащить в воду Евдоксю, но не стал, жалко стало – уж слишком хорошо боярышня пригрелась на солнышке, даже задремала.
Раничев осторожно зашел в реку – а вроде бы куда как теплее стало. Может, это подействовало вино? Нет, и в самом деле теплее. Иван прошел чуть дальше, к омутку, и, оттолкнувшись ногами от дна, поплыл.
– Купаешься, боярин-батюшка?
Раничев скосил глаза, увидев у ближнего куста, на спускавшемся к реке мыске, красивую темноволосую девушку со смуглым лицом и насмешливым взглядом – Марфену, которую когда-то выручил из татарского плена. С тех пор Марфена так и прижилась в вотчине, даже вышла замуж за одного из Ивановых оброчников – молодого парня Кузему – которому родила двух детей, но, люди поговаривали – постоянно смотрела на сторону. Только Кузема на оброк, в город – а он выучился горшечному ремеслу, – так Марфена сразу шасть – и на тебе. То с Онфимом-приказчиком ее видели, то с молотобойцем Митяем. Вот и сейчас...
Поклонившись боярину, Марфена, не торопясь, стащила с себя одежду и, покачивая бедрами, медленно вошла в воду. Поплыла, словно бы мимо, затем перевернулась на спину, выставив над кромкой воды упругие полукружья груди, и с вызовом посмотрела на Раничева. Видно, хотела что-то сказать, да помешали – у омутка плеснула волна: кто-то из отроков резво плыл на однодревке, но, узнав купающихся, резко повернул к кустам.
– Как бы Евдоксю не напугал, черт! – в сердцах ругнулся Иван и быстро поплыл к берегу. Марфена проводила его вдруг неожиданно ставшим тоскливым взглядом и тяжко вздохнула.

– Спишь, люба? – Раничев вылез на берег, улегся рядом с супругою на рогожку, прижался к теплому боку.
Боярышня улыбнулась:
– Да не сплю я. Так, вздремнулось просто... Ой, какой ты холодный, словно водяной, брр!
Она прижалась к Ивану, обняла и принялась жарко целовать в губы, так, что...
– Иване Петрович, боярин-батюшка! – послышался из кустов звонкий мальчишеский голос... и тут же осекся. – Ой!
– Тьфу ты, – сплюнул Иван и, посмотрев на кусты, грозно спросил. – Кто здесь?
– Язм, Пронька.
– Почто?
– Рыбу хотел поудить... Поговорить бы, боярин батюшка, весть важная.
– И принесло же, – подмигнув жене, Раничев быстро натянул порты и рубаху, подошел к кустам, увидев сконфуженно переминающегося с ноги на ногу Проньку, нетерпеливо мотнул подбородком: – Ну? Что у тебя за весть?
Пацан оглянулся:
– Марфена, господине... Слышал, как она посейчас сама с собой разговаривала. Приворожить тебя грозилась!
– Вот это весть! – не выдержав, рассмеялся Иван. – Самое настоящее религиозное мракобесие. Как говаривал когда-то дорогой товарищ Владимир Ильич Ленин, которого ты, слава богу, не знаешь и никогда не узнаешь – поповские антинаучные бредни!
– Э, не смейся, боярин, – Пронька зябко повел плечами. – Про Марфену давно на деревне болтают всякое.
– Мало ли, про кого что болтают.
– С нечистой силой она знается, – с придыханием сообщил пацан. – С водяным, лешим, русалками... и еще... и еще Мавря-старуха к ней ходит, ворожит в баньке. А уж про Маврю все знают – ведьма. Ну как и вправду приворожат тебя, батюшка? Как же ты тогда с боярыней-то...
– Разберемся, – коротко хохотнул Раничев. – Марфена-то что, на реке еще?
– Вот посейчас только и ушла, и все нагибалась на лугу, нагибалась – видно, траву приворотную собирала, – Пронька снова поежился. – Боюсь я эту Марфену, – честно признался он. – Бывает, зазовет кого в баньку, а там... Да и с Маврей она не зазря знается. В общем, ты их пасись, батюшка!
– Предупредил – спасибо, – серьезно поблагодарил парня Иван. – А теперь иди, лови свою рыбу. Да смотри, вечером можешь понадобиться.
– Да ране еще возвернусь, господине! – радостно отвесив поясной поклон, Пронька исчез за кустами. Плеснуло весло...
– Ну что там? – уже одетая, Евдокся повернулась в подошедшему мужу.
– Пронька, – коротко пояснил тот. – На рыбалку отпрашивался.
– Хороший парнишка. А как поет – заслушаешься!

Они вернулись в хоромы еще до захода, уселись в светлице, раскрыв выставленные слюдой окна. Далеко вокруг видать – река, луга, рощица, дорога на Чернохватово и Гумново, а далеко-далеко, за лесом – серые стены Ферапонтова монастыря. Много, много изменилось в вотчине за последние три года – уже в Чернохватове не один двор – а целых три, а в Гумнове вообще десяток –
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16