Думаю, это была самоубийственная скачка. Несомненно, я заслужил ее своими неразумными экспериментами в приятном времяпрепровождении. Тем не менее у физической боли есть одна интересная особенность: наше тело абсолютно не помнит ее.
– Только мозг?
– Который, как обычно считают, должен быть занят другими делами.
Он подошел к скрипичному смычку, взял его в руки и провел пальцем по обветшалому конскому волосу. Фрэнсис показалось, что по его лицу пробежала тень неподдельной скорби.
Она закрыла крышкой пожелтевшие клавиши клавесина.
– Например, музыкой?
– Возможно.
– Чья это комната? Ваша мать играла на скрипке?
– Нет, на клавесине.
Тревога не давала ей сидеть на месте. Фрэнсис встала со стула и направилась в противоположный конец комнаты. В проеме между окон на стене висел какой-то инструмент, напоминавший гитару с длинным грифом и треугольным корпусом. Он был украшен затейливой, почти восточной инкрустацией. Фрэнсис коснулась струн.
– Что это?
Найджел положил смычок на место и поднял голову.
– Балалайка. Это из России. – Его длинные пальцы гладили фигурное тело скрипки. Он улыбнулся девушке. – Я жил там и привез ее с собой. Она выглядит чужой среди этих более цивилизованных инструментов.
– Вы играете на ней?
– Нет. Мне здесь принадлежит скрипка. Наполеон Бонапарт прервал мои занятия. – Его изящные пальцы вновь пробежали по корпусу и грифу скрипки, лаская отполированное дерево. – Слуги иногда бывают чрезмерно педантичны.
– Как это? – не поняла она.
– Четыре года назад я приказал убирать эту комнату, ничего в ней не трогая. Мою скрипку следовало поместить в футляр, но, похоже, она все-таки не пострадала.
– Вы не заходили сюда четыре года?
– Да. А зачем? – Он отложил скрипку и подошел к стоявшей у окна арфе. – Я был за границей: в Москве, в Париже, на переговорах в Вене. Не прошло и двух месяцев, как я вернулся в этот дом.
– А чем вы сейчас занимаетесь?
– В свободное время? – спросил он, не глядя на нее. – Каждое утро я отправляюсь навестить друзей или посещаю заведение бывшего профессионального кулачного бойца по имени Джордж. Я упражняюсь в фехтовании с рапирой и саблей, тренируюсь в стрельбе из различных пистолетов. Затем позволяю боксерам-профессионалам немного обработать себя. Мужчинам нравятся подобные забавы.
– А по вечерам?
– Еду к Бетти.
Фрэнсис чувствовала, это еще не вся правда.
– Как хорошо быть свободным, уходить и приходить, когда вздумается! – язвительно воскликнула она. – Вы позволите мне немного позавидовать вам? Разве нельзя разрешить мне выходить из дому? И не могли бы вы иногда брать меня с собой?
Он взглянул на нее, в комическом ужасе вскинув брови:
– К Бетти?
Фрэнсис боролась с желанием дать ему пощечину.
– Вне всякого сомнения, Бетти способна предложить то, что нравится мужчинам. Но почему в вашем доме больше не звучит музыка?
Он провел ладонью по изгибу арфы.
– Пока вы жили в Индии, французская армия прошла по всей Европе, разрушая и сжигая все на своем пути. Кое-где Наполеон смел прогнивший до самого основания старый порядок. В других местах он посеял семена разрушения. Результатом явились беспрецедентный хаос и страдания. Ни у кого не было времени на музыку.
– Вы были солдатом?
– В некотором роде.
– Но в прошлом году Наполеона отправили в ссылку, не правда ли? Даже в Индии мы следили за новостями.
Он присел на стульчик около арфы и провел пальцами по провисшим струнам. В ответ раздался нестройный аккорд.
– Он удалился на Эльбу в марте, сразу после того, как я уехал из Вены. Теперь Наполеон вновь вернулся в Париж и собирает армию. Война возобновится самое позднее в июле.
– И вы надеетесь остановить его?
– На этот раз мы должны победить, Фрэнсис, – серьезно ответил он. – Окончательно и бесповоротно. В противном случае Наполеон снова утопит Францию в крови. Страна не заслуживает этого.
Фрэнсис заставила свой голос звучать спокойно. Она чувствовала хрупкую искренность доверия между ними и боялась неосторожным словом разрушить ее.
– А разве Франция не враг?
Почти машинально он принялся натягивать струны арфы, внимательно прислушиваясь к издаваемым инструментом звукам и настраивая его.
– Моя мать с колыбели обучала меня французскому языку и приглашала учителей фехтования из Парижа. Враги – это неуемные амбиции. Я сражаюсь с Наполеоном, потому что его поражение – единственная надежда на установление мира в Европе. Когда-то я поддерживал его реформаторские идеи, но он возомнил себя Господом Богом и утопил свою просвещенность в крови. Только за одно это его следует остановить.
– Говорят, нужно с осторожностью выбирать себе врагов, поскольку мы сами со временем начинаем походить на них.
Сгнившая струна лопнула под его пальцами.
– Считаете меня маленьким Наполеоном?
– Я думаю, что и вам не чужды амбиции и самонадеянность. Что еще произошло в Фарнхерсте?
– Чертовские неприятности, разумеется. – Он подошел к окну; утреннее солнце блестело на его темных волосах. – Не важно, что вы думаете обо мне. Важно то, что меня перехитрили. А это означает, что ставки в игре выше, чем я предполагал, и что мне жизненно важно раскрыть личности игроков.
– Не думаю, что лорда Доннингтона забавляла эта игра.
– Можете приписать смерть Доннингтона моему тщеславию, если хотите. Но тут действовал еще кто-то более безжалостный, чем я, Фрэнсис. Я решил немного проучить Доннингтона, но не отнимал у него жизнь. Необходимо выяснить, кто это сделал. – Он повернулся и открыто взглянул на нее; солнечные лучи ярко очерчивали его четкий силуэт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121