С минуту Кассандра сидела, хмурясь, смущенная и ошарашенная.
– Мне казалось, что все ясно.
– Из-за меня? – Из голоса Чейза Тесье исчезла мягкость. – Потому что однажды я сказал тебе, что не хочу детей?
Ты говорил это вовсе не однажды.
– Но ты ведь и не хотел их, верно?
Не хотел. До тех пор, пока не полюбил тебя.
– Так же, как и ты, – ответил Чейз спокойно. – Что ты с ней сделала, Кассандра? С девочкой, которую ты не хотела?
– Я хотела ее, Чейз.
С того самого момента, когда почувствовала в себе новую жизнь.
– Я хотела ее. Очень хотела.
– Значит, считала, что я не хочу, что я готов отвергнуть свое дитя.
Ты хоть чуть-чуть думала обо мне?
Ее затуманившиеся синие глаза обратились к нему. Они снова были лучистыми и ослепительно яркими.
– Нет, Чейз. Нет. Я никогда не считала тебя таким. Дело в том, что… – Воспоминание внезапно пронзило ее почти непереносимой болью, так что у нее захватило дух.
Он любит тебя. Он будет любить нас.
Откуда-то из глубины ее существа пришел этот голос, сильный и убедительный.
– Тогда в чем дело, Кассандра?
– В том, что я уже возвращалась к тебе, – тихо призналась она. – Мы возвращались.
Но не вернулись.
Эта мучительная мысль не отпускала, не оставляла его.
– А потом?
– Мы возвращались, Чейз, мы возвращались к тебе. Мы возвращались!
Но в ночь, когда она приняла решение вернуться, ей приснился кошмар: ей казалось, что она падает, падает; и когда она проснулась, задыхаясь, то почувствовала влагу, а потом из нее извергся целый поток крови.
– Она умерла, Чейз. Наша девочка умерла.
В сердце Чейза будто снова задвигался нож – боль пронизала его насквозь. С того самого момента в помещении суда, когда он узнал о ребенке, Чейз верил, что его дочь жива: семилетняя девочка живет в Сиэтле, в семье, которую выбрала для нее Кассандра; она счастлива, она веселится и играет…
В последние несколько минут Чейз начал даже понимать, почему его исстрадавшаяся Малиновка поступила именно так: она хотела найти для своей дочки родителей, любовь которых никогда бы не иссякла…
Но их дочери не было в живых… Она не была счастлива, не смеялась, не радовалась солнцу…
– Она умерла, – повторил Чейз шепотом, полным боли утраты.
Он словно оглох, ослеп, онемел. Но она… По лицу Кассандры он угадал, что ее боль не утихала никогда.
– Расскажи мне, что случилось?
Расскажи мне все, если можешь.
– Я была на седьмом месяце, когда у меня начались преждевременные роды. Должно быть, я не дала ей того, что ей было необходимо…
Кассандра, маленькая, хрупкая, сидела среди пышных цветастых подушек. Но ни яркие их цвета, ни струящаяся волнами ткань не могли утешить ее, облегчить страдания никем не любимой маленькой ведьмы.
– Твоей вины в этом нет, – тихо, словно боясь причинить ей еще большую боль, сказал Чейз.
Кассандра нахмурилась, глядя на свое обручальное кольцо, и слышала только слабое эхо его слов и слов докторов, пытавшихся спасти ее крошечную девочку.
Не ваша вина. Не твоя вина.
– Ты не можешь этого знать, – прошептала она, обращаясь к изящным розовым бутонам, украшавшим кольцо. – Я пыталась сохранить ей жизнь, но…
Чейз осторожно приблизился к ней, к женщине, которую любил и которая была так беззащитна, лежа на плюшевых подушках с изображением ярких слив. Он протянул руку и дотронулся до нее.
– Вернись ко мне, Кассандра, – прошептал он, ласково проводя рукой по ее тонкой, гладкой коже. – Вернись ко мне.
– Чейз, – вздохнула она, и в этом вздохе затеплился проблеск надежды.
Чейзу показалось, что все в комнате осветилось, наполнилось восхитительным переливающимся туманом цвета шампанского, и этот танцующий золотой туман обещал появление радуг.
– Чейз.
– Я люблю тебя, Кассандра.
Она увидела его глаза, серые, затуманенные глаза, полные любви, – и по щекам ее потекли слезы, точно так же, как они текли в первый раз, там, среди кустов «шардоннэ». И она потянулась к этой руке, такой теплой, такой сильной. Она прикоснулась к нему.
Ее руки, на одной из которых красовалось украшенное розами кольцо, трепетно коснулись его губ, подбородка, щеки… его удивленных, по-новому засветившихся глаз, любящих, нежных…
– Скажи, Кэсси…
И она произнесла эти слова, – женщина, яростно защищавшая того, кто в ней нуждался, сделала это, как прежде сделал он.
– Я люблю тебя, Чейз, – прошептала она. – Я очень тебя люблю.
Они занимались любовью под радугами, которые висели над Черной Горой, и их объятия осеняли радуги, созданные ими самими. Радуги светились в ее глазах, больше не затуманенных тоской, обещая, что она будет отважно любить его и доверять его любви всегда.
Глава 23
Сан-Франциско, побережье Тихого океана Пятница, двадцать первое декабря
– Я так и знала, что ты дома и работаешь!
«Разумеется», – подумала Хоуп и нахмурилась.
– Сибил?
Голос в трубке действительно был очень похож на голос Сибил, но что-то в нем смущало Хоуп. Хотя если не принимать во внимание странные обертоны – ну просто вылитая Сибил, и все тут!
– Кто это?
– Некто пекущийся о том, чтобы правда восторжествовала и правосудие свершилось. Ведь и ты хочешь этого, Хоуп? Или я не права?
– Да нет, вы совершенно правы.
– Вот видишь. Он и мне причинил такой же вред. Он и меня изнасиловал.
– Кто вас изнасиловал?
– Робби. Кто же еще? Знаменитый Роберт Форест. Он изнасиловал меня так же, как Кассандру. Разница только в том, что он избил ее и оставил умирать, а я отделалась легким испугом.
Нет, все-таки этот голос был похож на голос Сибил. И эта манера растягивать слова…
– Простите, с кем я разговариваю?
– Мне известно все, в том числе и то, что спрятано в твоих записях, и твой номер телефона, не внесенный в городской справочник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85