— Ален? — удивленно спросил Джеймс.
Он помнил, что родителям принц показался очень приятным молодым человеком. И еще помнил умное и, казалось, искреннее письмо с соболезнованиями, присланное Аленом после гибели Марион и Артура.
— По мнению разведслужб свободного мира, Ален не опасен.
— Но разведслужбы установили за ним наблюдение. Почему?
— Из-за отца Алена. Жан-Люк был изгнан с острова своим старшим братом Александром, и за годы изгнания, проведенные на Ривьере, он создал империю насилия и террора. С возвращением его на Иль в качестве монарха, так как Александр умер, не оставив наследника, чудовищная власть Жан-Люка стала еще более могущественной и опасной. Как глава государства, террорист Жан-Люк пользовался дипломатическим иммунитетом и привилегиями. Мы могли только наблюдать за ним и надеяться, что Жан-Люк не превратит одно из наиболее важных в стратегическом отношении островное государство Средиземноморья в ядерную державу. Мы не могли убить его, но кто-то смог. Мы до сих пор не знаем, кто его убил, ведь у Жан-Люка было много врагов, включая бывших «друзей», которых он предавал. Как бы там ни было, но Жан-Люк погиб семь лет назад, когда его взорвавшийся самолет поглотила морская пучина.
— И?..
— И Ален Кастиль наследовал трон, а преступная активность, кажется, прекратилась.
— Кажется?
— Этим вопросом мы задавались семь лет назад. Жан-Люк никогда не скрывал своей деятельности. Это было частью его мании всемирного господства. Он щеголял своей силой, подкупами и наслаждался тем, что цивилизованный мир не может остановить его. Со вступлением Алена на трон возник вопрос: прекратил ли он преступную деятельность отца или же сын просто более сдержан и, значит, еще опаснее, чем Жан-Люк? За Аленом следили очень тщательно, но не было ни одного свидетельства того, что он продолжает реализовывать угрозы Жан-Люка.
— Почему все же ты рассказываешь мне об этом?
— Не хочу, чтобы ты, услышав сию историю, считал, что сделал великое открытие. Опасность для общества некоторых членов королевской семьи Иля — старая новость.
— Ты когда-нибудь встречался с Аленом?
— Нет.
— Но ты бывал на Иле?
— Да, много-много лет назад. Жан-Люк был в изгнании.
— Почему бы тебе не поехать со мной? — предложил Джеймс.
Наблюдая за реакцией Элиота на свое приглашение, он увидел, как опытный агент борется с нахлынувшими на него чувствами. Джеймс уже видел такое выражение в глазах Элиота, когда тот говорил о бесплодности мести. Тогда за этим выражением скрывалось что-то личное, какая-то давняя, но все еще не забытая потеря, и сейчас взгляд говорил о чем-то очень личном и очень болезненном. «Здесь явно что-то связано с Илем», — решил Джеймс.
— Разница между консультантами-посредниками и оплачиваемыми гражданскими служащими заключается в том, что мы должны появляться на основании официального приглашения, — легко возразил Элиот. — Поезжай, Джеймс, полагаю, остров тебе покажется очень мирным уголком.
Мирным? Джеймса это удивило. Его воспоминания о мире были сейчас очень далеки. Он все еще жил энергией гнева, хотя за последние месяцы его чудовищные эмоции немного поутихли, неохотно уступив место опустошенности, ощущать которую было даже хуже, чем постоянную ярость, — в этом было еще меньше жизни. И в этой странной тишине Джеймс стал различать тихие голоса своих нежных чувств, каким-то чудом все еще живых — вновь зазвучавший хор проснувшейся радости, который звал Джеймса к ней.
«Вернись к Кэтрин, — пели голоса любви. — Вернись к своей единственной».
Но Джеймс понимал, что ему нечего предложить Кэт. Больше пустоты, меньше жизни, бывшей в нем в то утро, когда он попрощался с Кэтрин. Может быть, Джеймс и найдет немного мира на этом острове — мира, который успокоит его истерзанную душу.
А что, если голоса не утихнут? Что, если романтический островной рай просто заставит нежные воспоминания любви звучать громче и увереннее? Джеймс не мог ответить на эти вопросы. Но он знал (и жизнерадостный хор нежных голосов знал), где сейчас Кэтрин. На прошлой неделе она была в Париже, на следующей неделе выступит перед принцессой Уэльской, а сейчас Кэт в Вене…
Ален Кастиль обладал замечательным зрением, и из королевской ложи знаменитого венского театра ему прекрасно была видна сцена. И все же, усилием воли подавив дрожь в руках, принц острова Радуги жестом потребовал бинокль, лежавший на коленях у Натали.
Натали всегда брала с собой театральный бинокль. Как бы в шутку, но осторожно и очень внимательно она разглядывала на дамах драгоценности от других мастеров и отпускала нелестные замечания, к великому неудовольствию и раздражению своего сводного брата.
Натали не разделяла пристрастия Алена к музыке, но всегда с большим наслаждением сопровождала его в частых поездках на концерты по всей Европе. Она передала бинокль и с удивлением и любопытством увидела, что брат сосредоточил все свое внимание на красивой пианистке, покорившей публику удивительно прочувствованным исполнением шопеновского вальса.
Натали заметила, как странная тень омрачила красивое смуглое лицо Алена. Она подумала о том, что его аристократический профиль очень похож на мраморное лицо древнегреческой статуи — величественного полководца, готовящегося послать своих воинов в бой, из которого они, возможно, никогда уже не вернутся, и убежденного в своем решении, ибо нет доли более достойной, чем пасть, защищая Отечество.
«Невероятно! — решительно протестовал разум Алена. — Этого просто не может быть!»
Но это было. Почти то же лицо, только обрамленное не золотистыми, а черными шелковистыми локонами, — лицо, неизгладимо запечатлевшееся в его памяти более двадцати лет назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133