Как только Марион убедилась, что Бринн и Стивен посетили всех лучших специалистов по бесплодию и что серьезно встал вопрос об усыновлении, Джеймс немедленно связался с солидными адвокатами, занимающимися подобными вопросами усыновления по всей стране.
— Неужели не сработало?
— Почти сработало — дважды. Но в первый раз — в течение двадцати четырех часов с момента рождения ребенка его возвратили родителям, а во второй — когда ребенок пробыл с ними почти полтора месяца — биологическая мать изменила свое решение.
— А разве так можно?
— Запросто. Время закрытых усыновлений уже проходит. Джеймс страшно переживал по поводу случившегося. Он встретился с обеими биологическими матерями и убедился в том, что они совершенно искренни в своих решениях.
— И Бринн?..
— Естественно, ей было невыносимо больно — очередные потери, — но она ясно понимала, что мать имеет право пересмотреть свое решение. Как бы там ни было, но две попытки усыновления сделали Бринн и Стивена очень осторожными. Я полагал, что они оба решили отказаться от попыток заиметь собственного ребенка или усыновить чужого. Слишком уж высокую цену пришлось платить Бринн. В последний раз мы говорили об этом после ее выкидыша в марте, и она сказала, что это было в последний раз. Все — и мечта, и мучение.
— Но она все же попыталась еще раз — самый последний.
— Самый последний… — Последовавшую долгую паузу заполнило веселое стрекотание сверчков; когда Роберт наконец снова заговорил, голос его был очень тих, а слова, казалось, обращены к мерцающим звездам:
— Я чувствую такую беспомощность.
— Беспомощность, Роберт?
— Я бы все отдал, чтобы положить конец страданиям Бринн, но я…
— Здесь ты ничего не можешь поделать. Но ты очень помогаешь Бринн: понимаешь ее печаль и делишь с сестрой ее несчастье, и ты так нежен с ней. Вне всякого сомнения, Бринн верит тебе безгранично.
— Мне кажется, это потому, что я провел так много лет, оберегая Бринн, когда мы были молоды, точнее, пытаясь защитить, и мне очень хотелось бы защитить ее от этой боли. Но… не могу.
— Да, не можешь, — тихо согласилась Алекса. — Роберт, ты тоже заплатил свою дань.
— Да, наверное, — согласился он, переводя взгляд с далеких звезд на близкую Алексу и еще более тихим голосом делая другое признание:
— Я не привык открыто говорить о таких вещах.
Как только взгляды их встретились, у обоих возникло ощущение мощной, невидимой силы, глубоко таящейся в их душах. Теперь и у Алексы, и у Роберта сердце трепетало в сладком и радостном предчувствии скорого освобождения энергии, когда на свет бесшабашно вырвутся все сокровенные желания и стремления, опасно смелые, откровенно вызывающие.
— Ты не привык говорить о таких вещах? — чуть задыхаясь, повторила Алекса.
— Нет, обычно я этого не делаю.
Луна смотрела на них и, казалось, одобряла, поскольку окутывала Алексу и Роберта серебристым туманом, в котором все становилось возможным, и мысли о последствиях были где-то далеко-далеко. Можно было спокойно и без опаски поделиться самыми сокровенными тайнами и желаниями. И в дивном лунном свете Алекса видела, что Роберт жаждет ее, и желание его возникло давно и достигло теперь своего апогея; и Роберт увидел в прекрасных изумрудных глазах желание столь же глубокое, чудное, как его собственное.
Было покойно, все тайные желания — допустимы, и Алекса могла с таким радостным гостеприимством принять его руки и губы, которые ласкали бы ее с той необыкновенной нежностью, какая светилась в темных глазах Роберта…
Но зазвонил телефон. Алекса помчалась на кухню. Роберт уже стоял в дверях, когда она сообщила ему, что сестру можно забирать из больницы.
Алекса отправилась в спальню за ночной рубашкой для Бринн, а вернувшись на кухню, увидала, что Роберт вытирает кофейные чашки, которые только что вымыл.
— Роберт, тебе вовсе не обязательно было этим заниматься.
— Мне захотелось. Кроме того, это привычка.
— Привычка? — Алексе захотелось узнать, когда она выработалась: в годы бедного детства и поденных работ или в армии? Но уж конечно, ни Роберт, ни Хилари не занимались мытьем посуды в Клермонте!
— У меня есть небольшая, невзрачная квартира неподалеку от Капитолийского холма, — усмехнувшись, объяснил Роберт. — Дорога до дома в Арлингтоне занимает более полутора часов при нормальном уличном движении в городе, и, поскольку у меня часто бывают заседания рано утром или же поздно вечером, я часто остаюсь на ночь в городе, в квартире, где за чистоту отвечаю только я.
— Понятно, — смущенно заметила Алекса.
Значит, существовали ночи — и часто, — которые Роберт проводил вдали от Хилари? Не исключено, что в одну из таких ночей Роберт приедет в Роуз-Клифф и они смогут снова, поговорить и… Алекса заставила себя прогнать опасные мысли.
— Вот ночная рубашка для Бринн. Мне кажется, эта, с розочками, будет повеселее…
Руки их соприкоснулись, и Алекса вздрогнула, почувствовав горячую нежность Роберта, когда тот приподнимал ее локоны, чтобы заглянуть ей в глаза. Он тоже дрожал, приближая прекрасное лицо Алексы к своему и тихо шепча:
— Спасибо.
— Спасибо, — часом позже повторила Бринн в Инвернессе.
Они сидели в ее комнате. Роберт уже удалился, пожелав женщинам спокойной ночи, а Алекса решила убедиться, что Бринн ни в чем не будет испытывать неудобств. Сестра Роберта теперь лежала в роскошной постели, откинувшись на пуховые подушки, и выглядела очень хорошенькой в подаренной Алексой мягкой, из тончайшей фланели, ночной рубашке.
— Не стоит благодарности, Бринн. — Глядя в ее карие глаза, в которых после благодарной улыбки снова появилась боль и печаль, Алекса подумала о том, что хотела бы сделать гораздо больше для несчастной сестры Роберта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133