Как же хотелось Роберту подхватить на руки это изломанное тело и унести Алексу прочь… в их романтичный Роуз-Клифф…
Но Роберт не мог этого сделать… не сейчас. Он мог лишь держать ее безжизненную руку, прикасаться своей горячей щекой к ее холодной щеке и говорить:
— Моя дорогая, любимая, прошли почти сутки. Почки твои уже восстановили свою работу, легкие под сломанными ребрами работают гораздо лучше, чем можно было надеяться. Все хорошо и быстро заживает. Тебе только нужно очнуться, Алекса, вот и все.
Роберт помолчал, борясь с охватившим его страхом и не желая, чтобы Алекса слышала его страх, — только уверенную любовь. Собравшись с духом, он наконец продолжил:
— Я только что говорил с Бринн. Она шлет тебе свою любовь, я уже сказал, что, учитывая твое сказочно быстрое выздоровление, мы, очень даже возможно, проведем вместе с ними Новый год, как и планировали. Бринн настаивает на том, что в любом случае навестит тебя. Они выедут завтра утром, если дороги совсем не заметет.
«А ты к тому времени очнешься, ведь так, моя дорогая?» — взмолился про себя Роберт, снова замолчав из-за предательски задрожавшего голоса. Он боролся с чувствами, вызванными воспоминанием о разговоре с Бринн, ее любви к Алексе и уверенности в том, что с ней все будет хорошо, и оптимистических надеждах, которые Бринн хотела бы разделить с братом.
— Сестра просила рассказать тебе, что Кэти восхищена яркими огнями Рождества, особенно мигающими лампочками на елке. Бринн говорит, что сделала уже тысячу фотографий, так что мы сможем здесь посмотреть на Кэти. Я говорил тебе, дорогая, как мне понравились твои родители? Знаю, что говорил, тысячу раз говорил, но, если ты вдруг раньше не слышала, повторю, что они просто замечательные, моя дорогая. Какими же чудесными бабушкой и дедушкой будут они для наших детей! Ах, Алекса, Алекса, думай о нашей любви, думай о нашей жизни, думай о наших детях…
«У нас есть ребенок, Роберт! У нас есть чудесная маленькая девочка, которая восторгается мигающими рождественскими огнями». Алекса неожиданно открыла глаза, и вместе с полностью вернувшимся сознанием с поразительной остротой вернулись все ощущения, бывшие прежде лишь смутной частью мира грез, в котором она пребывала. Алекса мгновенно ощутила огонь в груди и жгучую боль в каждой клеточке тела. Но Алекса не обратила внимания на огонь и решительно приказала телу еще немного потерпеть боль, потому что здесь был Роберт.
А потом для бесконечно любимых, полных слез, карих глаз Алекса в своем кошмаре нашла слабую, но прекрасную улыбку.
— Она пришла в себя, — взволнованно сообщил всем Роберт, врываясь через десять минут в комнату ожидания.
— Пришла в себя? — переспросила Джейн Тейлор.
— Ах, Роберт…
— Алекса очнулась, хотя мне кажется, что она вот-вот готова уснуть.
— Как думаешь, она тебя узнала? — хрипло прошептал Александр Тейлор.
— О да, уверен, что узнала, — ответил Роберт.
На любящем лице Роберта не отразилось ни нетерпения, ни растерянности. Он почувствовал неладное с самой первой минуты, когда после долгой разлуки снова встретился с Алексой, увидев в ее глазах глубоко спрятанную боль. Роберт надеялся, что его любовь и забота помогут изгнать эту мучительную грусть, и за несколько прошедших месяцев случались прекрасные, потрясающие мгновения, когда изумрудные глаза сияли чистой радостью. И все же очень быстро горькая печаль снова возвращалась.
Он осторожно, очень деликатно пытался расспросить Алексу о том, что ее так беспокоит, и она всегда утверждала, что все замечательно. Но у Роберта было явное доказательство: любовь, ее любовь — такая же отчаянная и тайная, как прежде, — такая, словно Алекса до сих пор не верила в то, что теперь их счастье продлится вечно.
«Но я должен подтолкнуть ее к признанию! — Эта мучительная мысль после аварии снова и снова стучала в мозгу Роберта. — Если бы я знал, может быть, она никогда бы не отправилась в эту роковую поездку? Неужели моя дорогая Алекса едва не погибла, пытаясь уберечь от меня свою сокровенную тайну?»
— Прошу прощения, — сказал санитар, останавливаясь в дверях комнаты ожидания. — Там междугородный звонок для Кэтрин Тейлор. Телефон находится в комнате медсестер.
— О, благодарю вас.
Кэтрин знала: это — Ален. По дороге в комнату медсестер она поняла, что прошло почти минута в минуту двадцать четыре часа с тех пор, как она бросилась к зазвонившему в Роуз-Клиффе телефону, надеясь услышать голос Алена. Тогда Кэтрин нуждалась в тепле его голоса, который должен был растопить лед злых, ранящих слов, брошенных ею Джеймсу.
Но вчера днем звонивший оказался шепчущим предвестником трагедии…
Однако со времени зловещего звонка Кэтрин и Джеймса снова успела связать нить их любви к Алексе и сокровенная тайна, которую они вместе хранили ради Алексы. Жестокие и ранящие слова Кэтрин были давно забыты, не исключено, что и прощены, и все-таки даже сейчас ледяные призраки сковывали душу, потому что Кэтрин вдруг поняла: ей ужасно трудно быть рядом с Джеймсом и… так далеко.
И теперь, спустя сутки, Кэтрин все еще нуждалась в нежности Алена, возможно, еще больше, чем вчера.
— Ален?
— Oui, Кэтрин. Как она, cherie, как Алекса?
— О, Ален, ей лучше. Алекса была в коме, но несколько минут назад она пришла в сознание.
— Я так рад, дорогая. И мне очень жаль, что я не был с тобой. Я только что услышал эту новость. Ты пыталась позвонить мне?
— Нет. Номер твоего домашнего телефона, как и всех других, которые ты мне дал, остался в Роуз-Клиффе, а я все это время нахожусь в больнице. Я знала, что ты позвонишь, как только узнаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133