III

Итак, в далекой Слаке, при чуждой идеологии, в стране, где рослая горничная вездесуща, а у стен, без сомнения, есть уши, несколько британцев, заброшенных судьбой на чужбину, начинают вечеринку. За окнами льет дождь и свистит ветер, кто-то, кто уж отвечает за такие подробности, прилепил над темными крышами огромную, почти зеленую луну; на ее фоне прорисовываются купол и пара шпилей. Внизу обнаруживает себя редкими неоновыми вспышками «КОМФЛУГ» и «МУГ» город, клубок страхов и угроз, наблюдателей и доносчиков. Да, прием у шейха и опера сманили большую часть приглашенных, и на серебряном подносе у рослой горничной напитков куда больше, чем гости в силах поглотить. В атмосфере висит некоторая настороженность, как всегда, когда сходятся вместе люди, разделенные множеством политических и социальных границ, к тому же британцам вообще мало свойственна душевность в общении: представитель этой нации не ищет взаимопонимания с посторонними, да и, если на то пошло, даже с самим собой. Однако компания понемногу начинает оттаивать; Стедимен, в своем безукоризненном костюме, подходит к проигрывателю и запускает что-то ностальгическое, возникает подобие непринужденности, отблески какого-то мира, объединяющего их всех.
– Видели отборочные матчи? – спрашивает Бленхейм Петворта, закуривая трубку.
– О, вы тоже курите трубку? – восклицает Плитплов, доставая свою, резную. – И я.
– Боюсь, я за ними не слежу, – отвечает Петворт.
– Крикет? Вы говорите о крикете, вашей национальной игре? Люди в белом, как врачи? – спрашивает Плитплов.
– Говорят, кто устал от крикета, устал от жизни, – замечает Бленхейм.
– Не думаю, что мистер Петворт устал от жизни, – говорит мисс Пил.
– Устал от жизни, устал по жизни, – бормочет Плитплов.
– Я могу его смотреть, могу не смотреть, – говорит Петворт.
– Вы, наверное, знаете моего друга, сэра Лоуренса Оливье? – спрашивает мисс Пил.
– Лично – нет, – отвечает Петворт.
– О, тогда вы вовсе его не знаете! – восклицает мисс Пил.
Дважды уличенный в невежестве, Петворт тем не менее понимает истинно английским чутьем, что его приняли в компанию; на свой манер британцы начинают приятно проводить время.
Снаружи предательский темный город смыкает кольцо;
внутри разворачивается некая версия хорошей жизни. Мисс Пил щебечет о какой-то оперной постановке; Стедимен рассказывает о визите принцессы Маргарет на некий остров, где он служил в посольстве; мистер Бленхейм вещает о регби, и даже Плитплов, не желая остаться в стороне, показывает салонные фокусы – извлекает из ушей орехи.
– Я слышала, в Лондоне теперь все пьесы про неприличное и актеры скачут по сцене голые, – говорит мисс Пил. – Должно быть, очень скучно. Я никогда не любила реализм.
– Пьесы вашего Эдварда Бонда очень знамениты, – замечает Плитплов.
– Кого-кого? – спрашивает Бленхейм.
– Он написал «Спасенных» и «Лира», – отвечает Плитплов.
– Драматург из левых, – объясняет мисс Пил. – Здесь он
популярен.
– Думаю, в Англии теперь никто не хочет работать, – заявляет Плитплов. – Наш народ здесь очень любит труд. Наши рабочие часто просят разрешения выпустить больше продукции бесплатно, из одного энтузиазма.
– Правда? – восклицает мисс Пил. – Потрясающе.
– Здесь невысоко ценят британскую репу… репу… репутацию как промышленный державы, – замечает Стедимен.
– Нелегко объяснить миру, что мы за народ, – произносит Бленхейм, довольно попыхивая трубкой.
– Но, может быть, это ваша работа? – спрашивает Плитплов. – Может быть, для ради этого ваше правительство и послало вас в Слаку?
– А, – хихикает Бленхейм. – Вы спрашиваете, чем я занимаюсь? На какой ниве тружусь? Вообще-то на дипломатической.
– Думаю, вы любите осторожность, – говорит Плитплов, – но разве ваша экономика не рушится? Не станет ли она со временем социалистической, как у нас?
– Вряд ли, – отвечает Бленхейм, – это не в нашем духе.
– Вижу, веселье кипит! – восклицает Баджи Стедимен, выходя из недр квартиры в кокетливом фартучке. – Наша маленькая сенсация продвигается весьма успешно. Энгус, позвольте отпить из вашего бокала. Надеюсь, все вас развлекают. Кто-нибудь удосужился показать вам замечательный вид из окна?
Замечательный вид из окна, который Баджи показывает Петворту, составляет по большей части непроглядная темень, поскольку Слака по ночам освещена много хуже западных городов. Однако огромная луна сияет, на ее фоне прорисованы купол и пара шпилей, где-то внизу мигают огни, над зданием ЦК Партии вспыхивает красная звезда. Внизу, под бледными деревьями, движутся редкие машины и закутанные в кашне прохожие.
– Я никогда не блистала умением готовить, – говорит Баджи, сплетая свои пальцы с пальцами Петворта. – Мы всегда советовали гостям наесться, прежде чем идти к нам. Однако я – замечательная хозяйка, поскольку получила прекрасное воспитание. Я не кажусь вам чересчур важной дамой для моего юного возраста?
– Ничуть, – отвечает Петворт.
– Ах, Энгус, – говорит Баджи, – знаете, я думаю, что мы с вами – родственные души. Два одиноких, обиженных судьбой человека. В этом мире подобное стремится к подобному. Я чувствую, что между нами возникает глубокая внутренняя связь.
– Камърадаку, – произносит голос; между ними втискивается мощная фигура Магды.
– Простите, Энгус, – говорит Баджи, – сейчас попробую объясниться по-местному. Та, Магда?
– Сквассу, сквассу, – шипит Магда.
– Боюсь, что наш тет-а-тет придется временно отложить, надеюсь, что ненадолго. Магда говорит, что суп готов. Прошу общего внимания! Магда зовет за стол.
Немногочисленная компания перемещается от иранских переметных сум и мексиканских масок к столу, уставленному парижским серебром и корейскими подставками под горячее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117