Сквозь решетки огромных железных ворот мы увидели необъятное трехэтажное здание, выкрашенное в ярко-желтый цвет, и перед ним - широкий пустой плац.
- Наш колледж, - заметил Дигби.
По обе стороны ворот стояли помещения караула и гауптвахта. Мы вошли в маленькую калитку у ворот. Часовой, сидевший на длинной скамье у караульного помещения, встретил нас без особого восторга. Караульный сержант вышел нам навстречу, осмотрел нас, закрыл глаза и ушел, качая головой.
Вокруг нас собралась группа людей, одетых в белую форму с широкими синими поясами.
- Боже ты мой, - сказал один из них. - Этот прохвост Болдини вернулся. Очевидно, он ничего не сумел сделать. Такой же дурак, как и подлец.
Болдини притворился глухим.
Тогда к нам подошел единственный в своем роде человек. Я никогда в жизни не видел второго такого. У него не было никаких достоинств, кроме храбрости. Он пришел из полковой конторы - мрачный, широкоплечий, с лицом и фигурой профессионального боксера, со свирепыми глазами. С шеей и нижней челюстью бульдога и двумя резкими морщинами между черными нависшими бровями. Это был сержант-мажор Лежон.
Этот страшный человек сделал карьеру в легионе, отличаясь невероятной свирепостью по отношению к своим подчиненным, слепым повиновением начальству и неукротимой храбростью. Это был самый жестокий из всех сержантов легиона. Для начальства он был незаменим, для подчиненных - невыносим. Он был прямым потомком и воплощением римских надсмотрщиков на триремах. Тех, что бичами забивали насмерть прикованных к веслам рабов.
Он был бы прекрасным укротителем зверей. Он имел необходимые для этой рискованной и подлой профессии силу и храбрость, чувство собственного превосходства, дерзкую и презрительную повадку и холодную жестокость. Ему нравилось воображать себя таким укротителем и обращаться с легионерами, как с дикими зверьми, как с опасными и преступными животными.
Не следует думать, что он был типичным представителем унтер-офицеров легиона. Эти унтер-офицеры и сержанты обычно грубы и склонны к тирании, но все-таки это люди.
Лежон не был человеком. Ему доставляло наслаждение наказывать и истязать своих подчиненных, и ничто не сердило его больше, чем невозможность к кому-нибудь придраться. Вначале он, вероятно, наказывал для поддержания дисциплины и ради того, чтобы добиться репутации самого усердного и исправного из всех унтер-офицеров. Затем это стало у него привычкой, и наказание из средства превратилось в самоцель. Наконец, он стал одержимым манией мучительства своих подчиненных.
Впоследствии от одного вновь прибывшего легионера, дезертира из бельгийской армии, мы узнали о прошлом Лежона, и это объяснило нам его поведение. Лежон был выгнан со службы в Бельгийском Конго за жестокость. Можно представить себе, что он вытворял, если показался слишком свирепым среди веселых слуг короля Леопольда, известных на весь мир своей бесчеловечностью в обращении с туземцами.
Говорят, что его проделки в Конго были обнаружены каким-то путешественником, потом был скандал на весь мир, а потом бельгийскому правительству для приличия пришлось его убрать. Из сержанта бельгийской армии и самодержавного властителя фактории он превратился в простого легионера, но его неукротимая энергия и здесь вывела его из рядовых.
Здесь он снова получил возможность проявлять свою силу, грубость и жестокость, как в Бельгийском Конго. Временами он прямо сходил с ума от ярости. Я думаю, что он был не совсем нормальным. Иногда у него были припадки настоящего садистского безумия. Болдини имел какие-то права на этого человека. По совершенно непонятной причине Лежон никогда его не наказывал. Их можно было встретить вдвоем, они о чем-то разговаривали…
Бельгиец-дезертир, некий Веррен, рассказывал, что Болдини в свое время служил на гражданской службе в Бельгийском Конго, в том самом округе, где служил Лежон, и, вероятно, знал много такого, что Лежону хотелось скрыть. Потом Болдини был пойман на мошенничествах и подделках отчетов, выгнан и посажен в тюрьму. Я не знаю, насколько это соответствовало действительности, однако Лежон определенно покровительствовал Болдини и вскоре добился назначения его капралом.
Итак, сержант-мажор Лежон сделал перекличку, обошел ряды, внимательно нас рассматривая.
Увидев незначительную фигуру Бедди, он усмехнулся.
- Недоделанный щенок, - сказал он караульному сержанту.
- Видал таких, как ты, сдохших на липкой бумаге для мух, - быстро ответил Бедди.
К счастью, Лежон не говорил по-английски, но он понял, что презренный рекрут осмелился ему ответить.
- Молчи, собака, - заорал он, - попробуй только еще раз открыть рот, и я закрою его сапогом. Скажи что-нибудь, прохвост, и я заставлю тебя проглотить твои зубы.
Бедди не понял ни слова. Он видел усмешку и слышал презрительные слова, тогда он сделал вид, что не имеет ни малейшего понятия о дисциплине, - он простой рекрут, даже не в форме. Но когда он услышал свирепый рев, он инстинктивно вытянулся. Он снова стал солдатом. Он понял, что сержанты Иностранного легиона не лишены перца и что с ними лучше не пререкаться. Это, видимо, рискованней, чем обругать нью-йоркского фараона на его ночном дежурстве.
Но дело было сделано, и Бедди был отмечен в памяти сержанта. Мало того, все друзья Бедди стали отмеченными, и друзья его друзей, и так до третьего и четвертого колена. Проходя мимо Болдини, сержант остановился и взглянул на него в упор. Они обменялись долгим взглядом, и никто не сказал ни слова. На нас, трех Джестов, он взглянул неодобрительно.
- Маменькины сынки, - сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98