— Ага… Не лез бы он к Упырю. Ведь тот нарочно его дразнит.
— Не лез…а фотография?
— Пусть девчонка еще раз ему фотографию пришлет.
— Не в этом же дело, — вздохнула я.
— Понимаю. — Мы опять замолчали. — Дарья, — шмыгнув носом, сказал Васька. —
Упырь в наш универсам повадился.
— Зачем? — не сразу сообразила я, занятая печальными мыслями.
— А ты подумай. Мать у него запойная, а пожрать он любит. Только я тебе ничего не говорил.
— Само собой. Ты сегодня Упыря видел?
— Конечно. В парке, на его обычном месте. — Васька еще раз погладил собаку и, кивнув на про-щание, растворился в районе гаражей. А мы с Кузей направились в парк.
Если честно, встречаться с Упырем мне совершенно не хотелось. Во-первых, потому что его физиономия сразу же напоминала мне о собственной глупости: будь я чуть умнее, наш район не страдал бы от выходок этого гаденыша, во-вторых, я была убеждена, что взывать к его совести дело зряшное и мы с Кузей понапрасну теряем время. Именно по этой причине всю дорогу до парка я хмурилась и тяжко вздыхала, так что Кузя сначала поглядывал на меня с недоумением, а потом и вовсе скис. Перед Кузей было стыдно, две недели назад, когда он занозил лапу я, оказывая медицинскую помощь, советовала ему быть оптимистом, хотя пес еще несколько дней после проведенной операции неловко скакал по двору на трех лапах. Советы давать легко, а как до дела дошло, оказалось, что у меня самой этого оптимизма кот наплакал. Кузя по доброте душевной напоминать мне об этом не стал, но я все равно сочла нужным пояснить:
— Если б дело касалось меня… а тут Сенька. Он же ребенок.
Кузя кивнул и пошел веселее, виляя хвостом, как видно, таким образом пытаясь меня подбодрить. Через десять минут мы вошли в парк. Парк был небольшим, к фонтану, находящемуся в самом его центре, вели четыре аллеи. Фонтан требовал ремонта, и включали его не чаще двух раз в год: двенадцатого июня и в День города. Не только фонтан, но и весь парк заметно хирел. Кусты не подстрижены, на клумбах при входе заморенные флоксы, скамейки сломаны… Мы с Кузей свернули с дорожки, миновали заросли сирени и вышли к деревянной беседке. На скамейке, закинув ноги на перила, сидели пятеро подростков, на проваленном полу валялись бутылки, окурки и прочий мусор, да и сами ребята выглядели так, точно их нашли на помойке. Парнишка с прыщавым лицом бренчал на гитаре и выводил что-то в высшей степени заунывное, сидевший рядом с ним подросток лет четырнадцати решил было подпеть, но, увидев меня, расплескал пиво и страшно закашлялся. Упырь, восседавший в центре, тоже заметил меня и препротивно улыбнулся. Симпатичным прозвищем Серега Клюквин был обязан своей внешности: высокий, худой, с землисто-серым цветом лица, блеклыми, всегда воспаленными глазами, длинным носом и невероятно большими острыми ушами. Он здорово походил на летучую мышь. Улыбка нисколько не украсила его физиономию. Даже если б он и не лыбился так глумливо, симпатичной ее никак не назовешь: несмотря на юный возраст, у Сереги отсутствовала половина зубов, а вторая половина выглядела так паршиво, что любой стоматолог мгновенно бы хлопнулся в обморок.
— Здравствуйте, — сказала я громко, Кузя сел копилкой и на всякий случай зарычал.
— Привет, — недружно ответили мне, гитарист прекратил свой сольный номер, а Упырь презрительно сплюнул себе под ноги.
— Сергей, мне с тобой поговорить надо, — сказала я как можно спокойнее. Упырь хмыкнул, посмотрел на приятелей, кивнул и ответил лениво:
— Ну, говори.
— Ко мне племянник на каникулы приехал…
— А мне по фигу…
— Может, я договорю, а ты дослушаешь? Ты у него фотографию отобрал. Тебе она совершенно не нужна, а мальчишка переживает. Пожалуйста, верни фотографию и оставь Сеньку в покое.
— Я к твоему Сеньке не приставал, сам нарывается.
— Конечно, раз ты ему фотографию не отдаешь.
— И не отдам. Я ее в сортире повесил… — Он еще кое-что присовокупил, отчего пес заметно смутился, а я, вздохнув, сказала:
— Значит, не вернешь?
— Не-а. Сеньке своему скажи: пусть со двора нос не высовывает, не то худо будет… — Я на минуту задумалась.
— У тебя когда срок кончается, через месяц? — полюбопытствовала я.
Серега насторожился, но, взглянув на дружков, сказал вызывающе:
— А чего тебе мой срок?
— За месяц много чего случиться может. Я бы на твоем месте вела себя скромнее.
— А ты меня не пугай…
— Я тебя не пугаю, я объясняю. В месяце тридцать дней, а ты на дню по пять раз отмачиваешь шуточки, за которые по головке не гладят. Тридцать на пять — это много, на одной из этих шуток я тебя поймаю, и мы простимся года на три как минимум, а мой Сенька пока и вправду во дворе посидит.
— Да пошла ты… — зло фыркнул Серега, но по всему было видно, что кое-какое впечатление моя речь на него произвела.
— Уже ухожу. Пойдем, Кузя, — кивнула я собаке и добавила:
— А то блох подцепишь. А тебя, Упырик, я предупредила. Не оставишь Сеньку в покое — суши сухари.
Вдогонку мне понеслись презрительные вопли, правда не очень громкие, особо хамить мне местная шпана опасалась. В общем, как я и предполагала, наш поход ни к чему хорошему не привел. Было совершенно ясно: добром Серега фотографию не вернет, Сенька не отступит, значит, быть ему битым, а я отвечаю за парня перед его родителями, следовательно, необходимо что-то придумать, чтобы эту сказку про белого бычка прекратить. Возвращались мы молча, я — потому что напряженно мыслила, Кузя — потому что уважал чужое желание подумать. Пройдя мимо ЖКО, я взглянула на часы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13