Ариадна разделась и легла на алтарь. Спустя несколько мгновении жрицы, чьи лица вытянулись от разочарования, подняли и одели ее. Отсалютовав изображению на фреске, Ариадна начала завершающий обряд. И лишь тут заметила, что никто из ее семьи не пришел в святилище. Да и вообще народа перед алтарем собралось очень мало.
Это почти не удивило ее — учитывая то, как явно выказал Дионис свою немилость. Ей было все равно — если бы не одиночество. Не с кем было поговорить, посмеяться, некого кормить хлебом, маслинами и сыром, никто не морщил нос, пробуя вино, и не дразнил ее. Ариадна опустилась на колени перед креслом, положила голову на сиденье и разрыдалась.
А потом у нее не осталось слез, и колени разболелись так, что пришлось сменить позу и сесть рядом с креслом. Ариадне смутно думалось о долге, который должно исполнить. Это чувство ответственности говорило ей, что за окном разгорается день, затем — что близятся сумерки и грядет ночь. Когда совсем стемнело, Ариадна поднялась — так же неуклюже, как куклы, что делал Дедал, сняла расшитый золоченый лиф и тяжелую юбку-колокол и переоделась в простое платье.
С решительным видом, глядя прямо перед собой и заставляя себя ровно дышать, несмотря на судороги, что терзали ее горло и легкие, Ариадна сняла со стены палку с крюком для лоз и вышла на улицу. Во дворе святилища она подняла взгляд к усыпанному звездами небу.
— Помоги мне, — прошептала она. — О Мать, помоги мне!
Нежное тепло окутало ее; легкий ветерок шевельнул волосы. Ариадна сжала посох, пожелала, чтобы он вспыхнул — и он вспыхнул. Удивленная настолько, что даже почти перестала чувствовать боль, Ариадна сначала пошла, а потом и побежала через виноградники — точно так же, как раньше бежала с Дионисом.
Ариадна ощущала Силу, которая наполняла ее и которую она тратила, благословляя юные кисти. Она была бесконечно благодарна Матери за поддержку — но помощь эта не могла заменить сжимающей ее руку ладони, смеха, звенящего в воздухе... Девушка была счастлива, что может даровать плодородие виноградникам Кносса, — но глубокая радость, счастье любить и быть любимой ушли от нее.
Как и в прошлое равноденствие и солнцестояние, жрицы перед уходом оставили на столике рядом с Дионисовым креслом поднос, но Ариадна хотя и не помнила, когда последний раз ела, лишь погрузила поднос в стазис. Это ничего ей не стоило, она только что не звенела, переполненная Силой, но теперь это не имело для нее ни смысла, ни значения. Она хотела только забвения.
И она получила его — едва улеглась в постель. Правда, надолго забыться ей не удалось — ее вернула к действительности (и к осознанию утраты) Федра, которая влетела в спальню и принялась бешено трясти сестру.
— Идем! — кричала Федра. — Скорее!! Астерион свихнулся! Он визжит, ревет и кидается на всех, кто приблизится!..
Виновник ее потерь. Ариадну так и подмывало повернуться к сестре спиной и сказать, куда именно она может пойти вместе со своим Астерионом, но слова Федры так поразили ее — Астерион, если не считать мгновений, когда просил есть, был ребенком донельзя спокойным, — что она не удержалась от вопроса: отчего он пришел в ярость?
— Мать! — выпалила Федра. — Она выставила его напоказ перед целой толпищей, ну и все, разумеется, завопили от радости — а малыш, сама понимаешь, перепугался до безумия. А потом, вместо того чтобы вернуть его в знакомую люльку к знакомым нянькам, она отнесла его в новый покой рядом со своим собственным — а там огромная вызолоченная кровать, и он, бедняжка, хоть и большой, совсем в ней потерялся, да еще приставила к нему «опекунов» из знати, которые понятия не имеют, как его успокаивать — не говоря уж о том, чтобы кормить. А потом она просто ушла — как всегда — и оставила его с этими дурнями.
— Бедняжка Астерион, — вздохнула Ариадна, вылезая из постели и протягивая руку к свежему платью, которое было приготовлено для нее. — Но с чего же он все-таки взъярился? Только не говори, что мать еще раз выставила его напоказ.
— Насколько я знаю, — процедила Федра, — он так толком и не успокаивался. Те, кого мать «почтила» опекунством, пытались скрыть, что не могут его утихомирить. Должно быть, они как-то заглушали его крик и не говорили ей до тех пор, пока с ним совсем не стало сладу. И только когда им стало страшно, что Астерион умрет, один из них повинился. Тогда мать велела позвать меня. На меня он, правда, не кидается и не пытается укусить, но и успокаиваться не желает. Так что я побежала за тобой.
Только придя во дворец, Ариадна поняла: говоря, что Астерион визжит и ревет, Федра ни капли не преувеличивала. Вопли голодного испуганного ребенка смешивались с чем-то похожим на злое пронзительное мычание. У Ариадны заныло сердце. Она не позволила себе думать об этом и вбежала в покой со словами:
— Тише, тише, Астерион. Я тут. Сейчас я все улажу. Она потянулась к вопящему, брыкающемуся дитяти — а он оборвал вопль, кинулся к ней и почти взлетел ей на руки. Ариадне пришлось опереться коленями о кровать, чтобы не упасть, — он был слишком тяжел для нее. Астерион крепко вцепился в нее, положил голову ей на плечо, прижался мордочкой к шее — и затих.
Теперь Ариадна смогла оглядеться вокруг — и поразилась гордыне и глупости своей матери. От отвращения у нее даже свело скулы. Ложе, как и сказала Федра, было позолочено — несусветная глупость, но — мелочь по сравнению с его размерами: оно было так огромно, что ребенку только и оставалось, что кататься по нему, все время рискуя свалиться; подушки — их сдвинули по краям, чтобы не дать Астериону упасть — были из парчи и расшиты жесткой золотой нитью:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129