Без ободряющей дружбы Винклерида он наверняка бы уехал в Соединенные Штаты, но швейцарец, рассматривавший терпение как основную добродетель, как мог, успокаивал вспышки бешенства своего друга. Так Жюдит, тысячекратно описанная ему Жилем, стала ему такой знакомой, что, встреть он ее на улице, он бы узнал ее без малейшего колебания. Он знал также и о ее трудном характере, и все его философские поучения, которые он периодически изливал на своего друга, заканчивались обычно лапидарной фразой такого примерно вида:— Женщины с характером становятся очаровательными супругами, но есть моменты, которые самым серьезным образом отравляют ваше существование. Я совсем не спешу жениться на своей Урсуле. Наверняка придет время, когда ты пожалеешь о своей холостяцкой жизни.— Дорого я дал бы за то, чтобы однажды поверить в это, — вздохнул Жиль. Оба друга, с трубками в зубах, погружались каждый в тишину, наполненную мечтаниями и грезами.Мысли бретонца редко бывали веселыми. Он все время видел над собой нахмуренное небо.Жюдит исчезла, не оставив никаких следов, как будто какая-то гигантская рука стерла ее с лица земли. А что касается госпожи де Бальби, то эта вынужденная авантюра с ней давила на него, поскольку он никогда не испытывал к ней никакого чувства, даже похожего на любовь, а желание, лишенное крыльев страсти, быстро проходит.Она была слишком умна, чтобы этого не замечать, и большинство их встреч мало-помалу стало заканчиваться неприятными сценами с ее стороны. Видя, что шевалье ищет способов и хочет порвать с ней, она ни за что не желала дать ему свободу.— Я знаю, что ты меня не любишь, но мне это безразлично. Я хочу обладать тобой до тех пор, пока я этого хочу. Берегись! Если тебе придет в голову мысль бросить меня до того, как я решу это сама, то берегись! И не только ради себя, а и ради всех тех, кто тебе особенно дорог.Именно из-за Жюдит, о которой он ничего не знал, а она наверняка что-то знала, именно чтобы Жюдит не пострадала от мести этой женщины, он оставался с ней.В Париже ситуация была не лучше. Те, кто честно служил королевству, видели, что популярность королевы падала с ужасающей быстротой, а она нисколько этого не сознавала.Известие о ее новой беременности было встречено многочисленными памфлетистами, состоявшими на службе у мосье или же у принца Орлеанского, оскорбляющими и саркастическими песенками, из которых самой приличной была такая, исполнявшаяся в ритме гавота: Прекрасная Антуанетта, Нам ли знать, отколь сие дитя, Скорей всего, какая-то комета Его подкинула, шутя… А имя Ферсена, который действительно находился в Париже во время зачатия ребенка, подозрительно часто стало звучать во многих местах.Говорили, что граф Прованский намеревается опротестовать законность всех детей своего брата секретным письмом, адресованным Парламенту. Говорили… Да чего только не говорили! За время всех этих печальных недель ножны шпаги Кречета неоднократно обрушивались на плечи наиболее ярых куплетистов. Неоднократно в этом помогал ему Ульрих-Август, усмотревший в этих карательных акциях спортивный интерес.— Охотничий сезон открыт! — говорил он, радостно обрушиваясь на испуганного писаку. Дело часто заканчивалось тем, что он выливал содержимое чернильницы ему на голову.Но гораздо труднее было бороться с разворачивающейся кампанией по дискредитации Марии-Антуанетты, которая, к несчастью, давала к этому много поводов.В многочисленных кафе, клубах, в новых галереях Пале-Рояля, притягивавших толпы зевак, выражали негодование по поводу новостей из Версаля. Сперва было дело замка Сен-Клу.Для окончания этих обширных работ герцог Орлеанский хотел продать свой самый красивый замок, а Мария-Антуанетта упрашивала короля купить его за шесть миллионов.Трианона ей было уже недостаточно! Ей нужен был Сен-Клу, негодовала толпа. Кончится тем, что она нас разорит.Гораздо более серьезным все же было дело об устье Шхельды, возникшее в октябре между императором Иосифом II, братом королевы, и Нидерландами, которые обстреляли австрийскую бригантину, попытавшуюся силой выйти из реки. Тотчас же было объявлено о военных приготовлениях. В то время, как император формировал армию в восемьсот тысяч человек, Франция, как защитник Нидерландов, послала во Фландрию и на Рейн два армейских корпуса под командованием принца де Конде. А Мария-Антуанетта, забыв о том, что она королева Франции, подстрекаемая из Вены своим братом через австрийского посла в Париже Мерси-Аржанто, подвергала Людовика XVI неслыханному по наглости шантажу, требуя от него, чтобы он вывел войска и убедил Нидерланды извиниться перед Австрией и даже чтобы он участвовал финансами в восполнении убытков.Охраняя апартаменты короля несколькими днями ранее, Турнемин имел возможность видеть разгневанную королеву, сцену, которую она устроила графу де Верженну, ярому противнику такой подчиненной Австрии политики. Он даже заявил о своей отставке, к счастью, не принятой Людовиком XVI.Конечно же, он спрятал в самой глубине своего сердца услышанные слова, свою глубокую грусть, но Версаль был открыт, всем ветрам, и этим же вечером новость ходила по всему Парижу, проникла во все салоны и вышла на площади. Раздался крик в сутолоке кафе, оскорбление, навсегда отныне прилепившееся к королеве, до самой ее смерти.— Долой Австриячку!На этот раз шпага Турнемина осталась в ножнах. Как можно наказывать весь народ, особенно когда этот народ прав! Его инстинкт сына древней бретонской земли говорил ему, что разразится гроза. Добрый, но слишком робкий Людовик XVI будет нуждаться в крепкой поддержке верных и преданных людей в борьбе за защиту своего трона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129