Действительно, сад на Олонде представлял собой достаточно хорошую уменьшенную копию Эдема, сделанную, чтобы очаровать двух влюбленных.
Прижавшись к Гийому, Мари с полуопущенными веками, вдыхала запахи сада, смешанные с более резкими запахами воды. После этого дня любви и отдыха счастье Мари-Дус почти полностью стерло, как это бывает у детей, тягостные часы, прожитые, чтобы его достичь. Счастье Гийома было менее забывчивым. Он слишком хорошо знал, что надо было принимать решение и что наступил момент поговорить об этом. Затем у него осталась бы одна ночь, чтобы ее убедить: на следующий день ему надо было возвращаться в Тринадцать Ветров, где его ждало важное дело. Обняв покрепче свою подругу, он повел ее в беседку, обвитую глициниями, которая находилась у воды, – настоящую прохладную гостиную, предназначенную для отдыха от тяжелого летнего зноя. В этот вечер здесь было восхитительно хорошо. Поцеловав ее, Гийом сказал:
– Я почти уверен, что вызову у тебя неудовольствие, моя дорогая, но прошу тебя поверить, что я хочу только добра тебе и нашему ребенку: ты не можешь здесь оставаться…
Она действительно была раздосадована и тут же заняла оборонительную позицию:
– Почему бы мне не остаться у себя, где мне хорошо и где меня окружают внимательные люди?
– Потому что Мари-Жанна Перье не акушерка и в случае необходимости было бы трудно найти тебе доктора. Я не могу остаться рядом с тобой, хотя очень бы хотел этого, и буду терпеть адские муки, если не буду уверен, что ты сможешь очень быстро получить самый лучший уход…
– И где, по-твоему, я смогла бы его получить?
– В Шербурге, например. Жозеф смог бы найти тебе квартиру рядом со своим домом. По соседству с ним живет хороший врач. Кроме того, расстояние между тобой и мной было бы менее длинным… У меня там дела, и я часто туда езжу. Мы могли бы чаще видеться…
Он думал, что этот последний аргумент способен перевесить чашу весов на его сторону, и был немного шокирован тем, что на Мари-Дус он не произвел никакого впечатления.
– Я не люблю города вообще, а Шербург в частности: там в настоящий момент царит смута, которая мне не нравится. Здесь я вполне счастлива, даже когда тебя нет, потому что все здесь мне говорит о тебе, о нас. Я хочу, чтобы мой ребенок родился там, где был зачат, в этой кровати, где мы любили друг друга. Нет акушерки, нет доктора? Что за дело? У меня отличное здоровье…
– Самые крепкие женщины не могут знать, появится ли какая-нибудь опасность…
Она беззаботно пожала плечами:
– Ты забываешь, что я канадка. В наших лесах индианки рожают безо всяких там историй. Обычно на следующий день после родов они водворяют новорожденного себе на спину и идут рубить лес. Бесполезно настаивать, Гийом! Я никуда не двинусь отсюда.
– Ты очень огорчаешь меня, Мари. Ты хочешь, значит, чтобы я был несчастен?
Она рассмеялась тем здоровым и веселым смехом, который воскрешал в памяти Гийома маленькие водопадики Валь-де-Сэра:
– Не хлопочи так! Ты ни капельки не будешь несчастен. Роды должны состояться где-то на праздник Святого Иоанна Летнего. Я надеюсь, ты приедешь?
– Я буду, ты можешь быть в этом уверена, но если ребенок появится раньше?
Она снова засмеялась:
– Я попрошу тебя предупредить, вот и все. Это совсем просто! К тому же я буду не одна: кроме госпожи Перье, которая, как всякая сельская жительница, должна иметь некоторый опыт, скоро ко мне присоединится Китти. Ты увидишь, мы отлично справимся!
– Предположим! Ты уже виделась с доктором?
– Зачем? Ничего не отличается от того, что я уже знаю: ты забываешь, что у меня двое детей. Этот ведет себя так же, как и предыдущие.
Гийом встал и подошел к самому берегу. Он был недоволен Мари-Дус и самим собой.
– В любом случае тебе нужна будет кормилица, а здесь совсем не просто ее найти, ведь здешние женщины помогают своим мужьям в рыбной ловле и ведут суровую жизнь.
– Но я и не хочу ее! – запротестовала молодая женщина и с очаровательным бесстыдством обнажила свои пышно распустившиеся груди. – Посмотри! Я уверена, что у меня будет столько молока, сколько необходимо…
Растроганный этой лихостью, этой веселой смелостью, Гийом вновь опустился на колени перед Мари-Дус, чтобы самому закрыть между двумя поцелуями кружева, которые она только что распахнула.
– Какой же ты можешь быть упрямой, сердце мое! Но я не в силах бороться с тобой. Ты останешься здесь, по крайней мере до рождения ребенка, а я посмотрю, что смогу сделать, чтобы помочь тебе…
– Как это до рождения? А что, ты думаешь, я после этого буду делать: брошу мою малютку и вернусь в Англию? Я только что сказала тебе, что хочу выкормить его сама: для этого требуется несколько месяцев не трогаться с места. Притом, хочу сразу тебе сказать, у меня нет ни малейшего намерения возвращаться в Лондон.
– Ты хочешь остаться здесь? – воскликнул ошеломленный Гийом.
– Другие здесь жили до меня, и нет места в мире, где бы мне так нравилось!
– Но наконец… твои привычки… твои дети? Ты не хочешь их вновь увидеть?
– Во всяком случае, не сейчас! Они не поняли бы и, может быть, даже начали бы меня презирать…
– Ты думаешь, они будут тебя больше уважать, если ты их совсем оставишь?
Улыбка Мари-Дус говорила об этом больше, чем целая речь, однако она добавила, вздохнув:
– Я не уверена, что они вообще это заметят. Бабушка для них значит намного больше, чем я: она обеспечивает им удовольствия светской жизни, которую я не люблю. Они очень хорошо поняли, что с моими «деревенскими вкусами» я захотела сохранить нормандский дом, но у них нет ни малейшего желания в него приезжать.
– Ты от этого страдаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20