Что, если Девлину удастся на достаточно продолжительное время задержать этих ублюдков? Что, если мы проберемся через толпу танцующих и успеем выбраться на улицу через черный ход?
До дверей «Глитси» остается всего ярдов двадцать. Внезапно передо мной будто из-под земли возникает какой-то придурок в очках и кардигане, очевидно, жаждущий, чтобы о нем написали в местных газетах.
Он наскакивает на меня и орет мне в самое ухо:
– Попался, мерзавец! Даже не пытайся сопротивляться. Теперь никуда не уйдешь!
Под тяжестью двухсотфунтового очкарика я падаю на холодные жесткие плиты. Секунды через три на меня набросятся чуть ли не все копы, что есть у нас в городе, а он еще предупреждает: «Даже не пытайся сопротивляться». В данное мгновение я сопротивляюсь лишь единственному – желанию выблевать. Эта тварь на моей спине жутко тяжелая. Заламывает мне руку и ногами прижимает к земле мои ноги. Я хочу что-нибудь сказать, но не могу. Когда копы подскакивают, снимают с меня очкарика и надевают мне на запястья наручники, я чуть ли не вздыхаю с облегчением.
– Сержант Атуэлл, – говорю я, поднимаясь на ноги. – Как приятно вновь тебя видеть.
– Мне тебя тоже, Бекс, – отвечает Атуэлл, усмехаясь. – Пойдем.
Откуда-то из-за моей спины раздается голос Олли, возмущающегося по поводу того, что наручники ему жмут и что копы на него орут. Атуэлл ведет нас в сторону главного входа, а герою-очкарику выражают благодарность.
– Как вас зовут?
– Бэнкс. Иан Бэнкс. И-А-Н, Не И-А-И-Н, – произносит он.
Забавно, но мне кажется, я это имя уже где-то слышал.
Та девчонка стоит на том же месте, и мы все – я, Олли, Атуэлл и остальные ребята в синих формах, – проходя мимо, улыбаемся ей и подмигиваем.

31
Справедливые папаши-копы

Почему я не постарался бежать быстрее?
Почему мы не согласились выпить чайку с этими двумя старушками? Почему не погуляли где-нибудь с полчасика, прежде чем приступать к обчистке того дома? Почему я послушался Олли? И почему, черт возьми, они постоянно забирают мои башмаки?
Все эти вопросы крутятся в моей голове, когда я лежу один в темной камере.
О том, какой мне грозит срок, что скажет Мэл, когда обо всем узнает, как там, в тюрьме, на самом деле, я еще не задумываюсь.
Я сгибаю ноги, подтягиваю колени к подбородку и накрываюсь небольшим драным одеялом, пытаясь согреться. Ничего не получается.
Как там Олли, интересно? – мелькает в моем сознании очередной вопрос. И чем занимается сейчас Чарли?
А Мэл? Как она воспримет новость?
О тюрьме я размышлял в своей жизни немало. Наверное, это естественно для всех людей, занимающихся тем, чем я. Но до настоящего момента, до данной конкретной секунды, я никогда не воспринимал тюрягу как нечто, непосредственно меня касающееся.
Мне становится страшно, и я ничего не могу с собой поделать. Я задумываюсь, как сейчас чувствует себя Олли. Так же, как я? Конечно, когда мы вновь с ним увидимся, наболтаем друг другу кучу ерунды, скажем, что, попавшись, ничуть не испугались и тому подобное. Но в камере в данное мгновение я один, и мне страшно.
Я надеюсь, что нас с Олли посадят в одну тюрьму. Надеюсь, что не разревусь, когда меня поведут вниз по ступеням. Я надеюсь, что, пока меня нет, Мэл хоть иногда будет обо мне вспоминать.
Почему я не бежал быстрее?
Скоро должен прийти Чарли. Расскажет, на что мне настраиваться. Быть может, на шесть месяцев или даже на целый год.
Целый год? Черт!
Сидеть в течение года в подобной каморке! И все это время выполнять чьи-то указания. И не пить. Хоть бы мне дали всего шесть месяцев. Шесть месяцев я еще выдержу, год – ни за что.
А если нас засадят не на полгода и не на год, а на полтора? У меня леденеет сердце. Полтора года! Два футбольных сезона. Нет, этого я не переживу, я точно знаю. Максимум год, год – еще куда ни шло.
У меня страшно замерзли ноги.
А мой дом? – продолжаю думать я. Дом у меня точно отнимут. И все, что в нем. Быть может, они выпустят нас на время под залог, пока не состоялся суд? Тогда я сбегу, черт возьми, определенно сбегу. Во Францию, года на два. Для этого в наши дни даже паспорта не требуется. Там я смог бы найти какую-нибудь работу – на виноградниках или в баре, что-нибудь в этом роде. Стал бы зарабатывать деньги, жить тихо и спокойно, тогда никто ни о чем и не догадался бы. Язык бы выучил, загорел бы. И Олли взял бы с собой. А может, и Мэл тоже. Она любит Францию, даже немного знает французский. Франция. Неплохая идея. Очень даже неплохая идея.
В таком случае матери, конечно, придется выложить на залог и потерять определенную сумму, но ведь я верну ей эти деньги. Она непременно согласится мне помочь. Интересно, откладывали ли они хоть понемногу на черный день? И согласились бы забирать меня под залог, если бы узнали, что я намереваюсь сбежать?
А что, если мне дадут всего три месяца? Три месяца – это не страшно, я с легкостью отсидел бы такой срок. Зачем тогда бежать? Но как я узнаю сейчас, сколько получу? А если это будет и впрямь три месяца, а я все же сбегу и меня поймают? Тогда увеличат срок до года ил и даже до полутора лет. Черт! Может, существует какой-нибудь способ выяснить, сколько тебе грозит, еще до суда? Или это невозможно? Если бы я был посмелее, то точно махнул бы во Францию, но, с другой стороны, бежать не имеет смысла, если отсидеть придется всего каких-нибудь три месяца.
Я задумываюсь о том, как там, в тюрьме, на самом деле.
Уж точно совсем не так, как описывает Роланд. Если верить его словам, отсидка – это сплошное гребаное чаепитие. Но я чувствую, что там все совсем по-другому. Что там ужасно. В камерах сидят по трое, гадят на виду у тех, с кем даже не знаком, моясь в душе, смотрят друг другу в спины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71