И сматывался, как только в каком-нибудь из соседних домов загорался свет.
Об ограблении этого дома я мечтал целых восемь или девять лет, а потом, в октябре прошлого года, неожиданно увидел на его ограде табличку «ПРОДАЕТСЯ».
– Я сделаю это, – говорю я Олли. – Я это сделаю, черт возьми!
– Еще пинту? – спрашивает Олли.
Кстати говоря, происходит все это в субботу вечером.
– Да, я говорил то же самое несколько лет подряд, но сегодня это не просто пустые слова, сегодня я всерьез собираюсь пойти на это дело. С трепом покончено!
– Закажу-ка я себе орехов. А ты будешь?
– Нет. Во вторник вечером. Я сделаю это во вторник вечером.
Я обмозговываю свой план, а Олли идет за пивом. Я осознаю, что раскусить столь крепкий орешек весьма затруднительно, но твердо знаю, ради чего должен приложить столько усилий.
Усилий. Усилий...
А в усилиях ли дело? Если бы все обстояло так просто, давным-давно обчистил бы это гнездышко и уже присматривался бы к другому. Наверное, не об усилиях следует задуматься, а о риске. Стоит ли рисковать?
Олли ставит передо мной кружки с пивом и тут же, садясь на место и задевая стол, проливает по чуть-чуть из каждой.
– Собственно, все, что от нас требуется, так это проникнуть в дом таким образом, чтобы не сработала сигнализация. – Я прекрасно знаю, что ни мне, ни Олли сия задача не по силам. – Можно привлечь к этому делу Джерри.
Олли пьет пиво, ест орехи и не произносит ни слова.
Все, что я ему говорю, он слышал сотню раз на протяжении всех последних девяти или десяти лет и своим молчанием насмехается надо мной подобно людям, выслушивающим россказни Терри. Или, быть может, он сегодня просто не обедал.
– Что ты думаешь по этому поводу? – спрашиваю я.
– М-м-м? А... да, проникнуть в дом, – говорит Олли, прежде чем отправить в рот очередную пригоршню орехов.
Я понимаю, что он действительно насмехается надо мной.
– На сей раз я говорю вполне серьезно. Давай обчистим этот дом во вторник.
– Сыграем в дартс?
– Да иди ты со своим дартсом! Я спрашиваю, что ты думаешь насчет того, чтобы пойти на дело во вторник?
– Не знаю, – отвечает Олли. – Если ты и в самом деле говоришь серьезно...
– Еще как серьезно, черт побери!
– Тогда я думаю, что ты полнейший идиот. – Олли делает большой глоток пива. – Только представь себе, что нас ловят за этой работой.
– Никто нас не поймает, если сделаем все по уму.
До меня внезапно доходит, что Олли насмехался надо мной все девять или даже десять лет. И я произношу длинную речь о том, что игра стоит свеч, что мы заработаем на ней кучу бабок, что чаще всего сожалеешь в жизни не о сделанном, а о несделанном, о неиспользованных возможностях и так далее. Олли, хоть и остается при своем мнении, под напором моего пыла соглашается пойти вместе со мной на дело.
Только бы нас не сцапали за это ограбление, думаю я. Тогда старина Олли никогда не простит меня.
* * *
Джерри смотрит на дом сквозь окно с заднего пассажирского сиденья.
– Олли, сделай одолжение, сходи во двор, надо вырубить этот чертов фонарь.
Олли вылезает через заднюю дверцу фургона, направляется к дому и проходит через ворота во двор. В этот момент загорается фонарь, Джерри высовывает в окно дуло пневматического ружья, прицеливается и стреляет. Потом еще, и еще, и еще раз до тех пор, пока на подъездную аллею дома не падают осколки.
Олли возвращается.
– Поехали, – говорит Джерри. – Устроим перекур. Вернемся где-нибудь через полчасика.
Я завожу мотор, и мы едем в «Красный лев», располагающийся за углом.
Первый этап операции завершен.
Выпив по полторы пинты пива, мы возвращаемся к дому Ганов. Тишина.
– Только будьте поосторожнее, – говорит Джерри, выходя из фургона и направляясь через дорогу к подъездной аллее.
Фонарь не горит, но наша вторая помеха в полной боевой готовности. Понятия не имею, как ее зовут, но если она не закроет пасть, то скоро всполошит своим лаем всех соседей.
Проклятые собаки вечно мешают. Поднимают, когда пытаешься пробраться в дом, страшный шум. Причем далеко не только зверюги типа доберманов, но и разная тявкающая мелочь вроде этой вот. Когда сталкиваешься с такой проблемой, лучше не доводить дело до конца, смыться, пока не поздно. Но сегодняшней возможности я ждал слишком долго и не могу позволить какой-то шавке все испортить.
Джерри кидает собаке два куска говядины и бежит обратно.
– Жвачку будете? – спрашивает он, забираясь назад в фургон и протягивая нам пачку.
Мы берем по подушечке жвачки.
Джерри заверяет нас, что снотворные таблетки в мясе усыпят собаку на целую ночь. По его словам, он уже испробовал это лекарство на Лабрадоре из соседнего двора, эксперимент прошел отлично. Я спрашиваю, не подсунуть ли мне эти таблетки Мэл, когда она в следующий раз затеет скандал или заявится ко мне во время передачи о футболе.
Джерри одобряет мою идею, но советует не частить, чтобы у Мэл не возникло никаких подозрений. Я соглашаюсь с ним. Даже собака, наверное, почует неладное, если каждый раз, получая кусок свежего мяса, будет тут же засыпать на целых восемь часов, а просыпаться со страшной головной болью.
– Обычно девчонка в состоянии простить нам большинство грехов, – говорит Джерри, – но сомневаюсь, что к списку этих грехов относится и ее усыпление с целью заполучить немного тишины и спокойствия.
Наверное, он прав. Однако если я накормлю Мэл этой гадостью всего один-два раза, думаю, не произойдет ничего страшного.
– Минут через пятнадцать друг будет готов, – сообщает Джерри.
– Может, пока еще раз съездим в кабак? – предлагаю я.
– Нет уж, давайте справимся с этим делом трезвыми, – отвечает Джерри с весьма отчетливо уловимой долей сарказма в голосе, но я никак не выражаю своего недовольства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71