После саги об игрушках было еще несколько таких же печальных историй, в которых главные герои всегда были беспомощны и никогда ничего не могли сделать с торжествующим, наглым, сознающим себя злом. Зло приходило и отбирало, что ему нравилось, и никто не мог остановить его, и даже само оно не лопалось, как бывает в некоторых историях, а только росло и пухло, как на дрожжах, наслаждаясь абсолютной безнаказанностью. Бывало, в сказках не было зла, а только бесконечная грусть. Была история о мальчике, который побежал за разноцветной бабочкой и не вернулся, потому что бабочка увела его куда-то далеко-далеко, за каменную стену, а мама все ждала его у калитки и горевала, и плакала: «Ты опять заигрался, ты опять забегался и забыл про меня». Потом мальчик шел и шел вдоль каменной стены, рос, старел и возвращался к матери пожилым, усталым человеком, а она укладывала его спать и пела над ним. Эта сказка добила Аньку окончательно. Это было грустней и страшней, чем все, что рассказывал Василий Иванович про игрушки.
— Ты сам это сочинил, Василий Иванович? — спросила она.
— Нет, где же мне так сочинить. Это старая сказка, ее один из наших написал.
— Тоже из ва… из ваших?
— Нет, он не ходил, — понял Василий Иванович. — Не ходил, нет. Наши разные бывают. Но язык знал замечательно, он один так умел писать нашим языком.
— А у вас другой язык? — Анька даже перестала хлюпать.
— Немножко другой. Почти как обычный, только слова чуть иначе стоят.
— Это как же?
— Ну, вот так: «Людей так много, что существовать необязательно — без того найдется кому сделать необходимое и достойное».
— Ну и ничего особенного.
— Это только кажется. Спи, я тебе завтра еще расскажу, — и Василий Иванович, не слушая никаких просьб и уговоров, отправился к себе на кухню, где долго еще скрипел и кряхтел на старой кровати.
С этого дня он начал читать Аньке стихи на своем языке. В стихах этих почти все слова были как обычные, но другой была, если можно так выразиться, сама мелодия языка: слова стояли не прямо, в ряд, а как бы слегка под углом друг к другу, образуя изломанную, но единственно естественную линию. «И когда легла дубрава на конце глухом села, мы сказали „Небу слава“ и сожгли своих тела». Иногда это были довольно воинственные стихи, но и в них речь шла о поражении, о битве, в которой певец проиграл и теперь отпевал павших. «Чу, последний, догоняя, воин, дальнего вождя, крикнул: „Дам, о, князь, коня я — лишь беги от стрел дождя!“» О том, как воевали, не говорилось ни слова. «Это не наше», — коротко объяснял Василий Иванович.
— Откуда ты все эти стихи помнишь?
— Как же мне родной язык не помнить, — говорил Василий Иванович.
— Ну, скажи что-нибудь по-вашему!
— Подожди, будет время — скажу.
— Скажи: Анечка, девочка.
— Так ведь так и будет: Анечка, девочка. Слова все те же самые, только смысл иногда другой.
Этого Анька понять не могла и решила, что у Василия Ивановича в долгих скитаниях несколько, как говорили в школе, снесло крышу, — но древние песни ей нравились, а сказки у Василия Ивановича были лучше, чем у Афанасьева. Больше всего она любила историю про петушка и жерновцы.
— Что такое жерновцы, Василий Иванович? — спрашивала Анька.
— А это… ну, как бы… Завтра сделаем тебе, — пояснял он. И точно: на другой день по просьбе Василия Ивановича васька Леша с соседнего двора сделал ей деревянные жерновцы, такую меленку, которая вертелась, а от этого терлись друг о друга, перетирая в пыль невидимое зерно, две чурочки покрупней. Так вот, нашел петушок жерновцы, и для того, чтобы делать муку, не нуждались они ни в зерне, ни в ветре. Так и сыпалась сама собою мука, крутилась сама собой меленка, и была та меленка золотая, а сами жерновцы голубые. Ехал мимо злой барин немецкий, увидел жерновцы и отобрал. Почему барин был немецкий — Василий Иванович объяснить не мог.
— А в школе говорят, что всех иностранцев называли немцами, — сказала Анька.
— Нет, это ерунда. Немцы — это немцы. Ну, слушай. Полетел за барином петушок, сел на барские ворота и кричит: «Барин, барин! Отдай мои жерновцы, золотые, голубые!» Барин приказал кинуть петушка в колодец. Петушок сказал: «Носик, носик, пей воду!» Клювик выпил воду, петушок — видимо, весь раздувшись, но об этом сказка умалчивала — вспорхнул на барские ворота да как закричит: барин, барин, отдай мои жерновцы, золотые, голубые!
Приказал барин бросить его в печку, а тот закричал: «Носик, носик, лей воду!» Вся вода и вылилась, и погасло пламя, и барин, убоявшись таковой мощи сообразительного петушка, отдал ему жерновцы. Петушок опять победил не силой, а кротостью. Правда, по логике васькинских сказок петушок обязан был вернуться на пепелище — скажем, за это время барские холопья пожгли избу, а деда с бабой пустили по миру, так они и ходят, и ищут своего петушка, а он вечно скитается, не в силах их найти, чтобы отдать жерновцы. Анька стала рассказывать Василию Ивановичу этот свой вариант продолжения в сквере, где они как раз гуляли с жерновцами, — и васька Леша, который все это слышал, усмехнулся:
— Что, Василий Иванович, а славно ты девочку выучил. Еще чуть — и…
— Ладно вам, Леша, — сказал низкий веселый голос откуда-то сзади. Анька обернулась — и увидела лысого, очкастого.
— Это кто же такие жерновцы сделал? — сказал он, оглядывая Анькину игрушку.
— Это Леша, — тихо сказала Анька. — А кто вы? Я вас часто тут вижу.
— Это друг наш, это друг, —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239