– Ты слышишь?! – Не давая опомниться, она продолжала трясти его, бессознательно ухватив за локти. – Откуда ты?! Где Аня?! Павлушка! Слышишь?! – От неожиданности Павлик не мог ничего сообразить. – Ты меня слышишь или не слышишь?! – яростно повторила она. – Павлушка!
– А где… Аня? – очень глупо спросил он, потому что, глядя на нее, чувствовал, как нарастает в нем страх.
Все последующее перемешалось для Павлика. И было отчетливо, грубо своей определенностью, и словно бы расплывалось в его сознании мутным пятном, как расплывались перед глазами стены, мебель, черные кактусы в неровных просветах окон.
Анина мать то начинала плакать, уткнувшись лицом в ладони, то, промокнув о телогрейку слезы, опять встряхивала Павлика, подступая с теми же вопросами, то металась из угла в угол, непонятно бормоча и покусывая костяшки нервно сомкнутых пальцев… А он как остановился посреди комнаты, куда она затащила его, так и стоял, потерянный, неуклюжий.
Сначала он понял только, что Ани нет дома. И где она, неизвестно. Потом сразу новое, внезапное, как удар открытие: Ани нет со вчерашнего вечера. Около восьми часов, как это видели соседи, она взяла санки, отправилась через речку… и не вернулась. У Павлика она не была. В этом он мог бы поклясться. Потому что ждал ее. Ждал он, ждал Костя… Но ни клятв, ни доказательств не требовалось. Анина мать была не в себе и, часто повторяясь, говорила в пространство – не для Павлика.
Ночью, когда они думали, что вслед за ними прибежала мать Вики, стучала в дверь, окна, а потом жаловалась Кузьмичу Анина мать. Она уезжала к сестре и поздно вернулась. Павлику было бы мучительно солгать ей теперь, будто они не слышали стука. Но и лгать не требовалось.
После разговора с Кузьмичем, когда тот заверил, что Павлик и Татьяна Владимировна уехали, Анина мать держалась последней, заведомо фальшивой надежды, что Аня по каким-то причинам оказалась вместе с ними… Теперь ей и обманывать себя стало нечем.
Павлик что-то несвязно бормотал в ответ на ее многочисленные вопросы. Но окружающее мутилось перед его глазами, и от общей слабости временами казалось, что он может упасть…
Он сознавал, что поступает нехорошо, когда, выходя за дверь, сжимал в кармане записную книжку, почему-то боясь, что у него могут ее отнять. Ему нельзя было лишиться этой Аниной книжки…
Обессилевший, остановился на взгорке перед Жужлицей. У ног обрывался по вертикали желтый спуск, а впереди, по серой земле, насколько хватало глаз, рябили клетушки садовых домиков. И не сразу в переплетении множества стежек на льду вырисовались две – от берега к берегу… Мир будто перевернулся вверх тормашками, и уже ничто не могло вернуть ему прежнюю ясность.
Илька
– Эй! – неожиданно и громко раздалось над самым его ухом, когда Павлик в нерешительности остановился против дома Васильевны. Его сегодняшний выход оказался полным нежданных встреч, и все они чем-то неуловимо напоминали одна другую. Внезапности подстерегали Павлика на каждом шагу, и он продирался через них, как слепой, на ощупь, уже зная, что вот-вот окажется в главном тупике этого заколдованного лабиринта.
Мальчишка, что окликнул его и подтолкнул плечом, когда Павлик обернулся, тоже был удивлен, как и другие при встрече с ним.
– Здорово!
– Здравствуй… – ответил Павлик.
Тот был примерно одного с ним возраста и невысокий, но крепкий, с ярким румянцем на щеках. Шапка его торчала ушами вверх, а спереди была заломлена меховой опушкой на лоб, вроде козырька.
Засмеялся он хоть и дружелюбно, весело, но без причины, опять же чем-то напомнив Павлику утреннего мужчину, хотя это могло и показаться ему, потому что именно в эту минуту Николай Романович, собственной персоной, появился возле дома сторожа.
А мальчишка зачем-то еще оглядел Павлика: с одного боку, с другого.
– На девчонку похож! – объяснил он свое веселье. Павлику это не понравилось. Ему вообще не доставляло удовольствия то, что после больницы у него сделались огромные, – как говорят, девчоночьи глаза, а руки, шея да к грудь, и плечи стали тоньше, словно ужались.
Мальчишка заметил перемену в его лице, показал в сторону садов.
– Новенький?
– Новенький… – сказал Павлик, не очень вникая в сущность вопроса. Никаких враждебных намерений мальчишка не проявлял, а шалое озорство в его рыжеватых, даже пестрых глазах и веселые ямочки на щеках в любое другое время, наверное, расположили бы Павлика. А сейчас это было далеко не самым важным для него…
– Зовут как? – спросил мальчишка.
– Павка…
– А меня Илька! Илюха-кирюха! Илья, значит… – Мальчишка обернулся по направлению его взгляда. – А-а! Это братяш мой! Двоюродный. Вон там его мать, за речкой, тетка моя! – Илька показал вдоль Буерачной. – А Никола себе квартиру получил. В директорах теперь… – Илька хотел похвалиться и начал с гордостью, но по мере приближения своего высокопоставленного родственника заспешил: – Давай дружить, а?! Я тут один, с этой стороны! Будет компания! – Он протянул руку. И Павлик машинально подал свою, почувствовав мимолетное тепло к Ильке, Однако надо было взять еще молоко у Васильевны, бежать домой, рассказать обо всем, что случилось, Косте, посоветоваться… А голову его отягощала какая-то другая, и неуловимая, и навязчивая мысль…
– Илюха! – позвал Николай Романович. – Помоги мне транспортировать! – Он кивнул на проход между заборами, где оставлял колесо.
– А покатаешь? – отозвался Илька. – Сейчас! – И обернулся к Павлику. Но тот уже шагал прочь от него, назад, к речке.
Ужас
Хмарь, что спозаранку заволокла небо, мало-помалу таяла. И, постепенно очищаясь, сквозь дымчатый налет проступала голубизна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58