OCR Альдебаран
Аннотация
"Самое интересное, что в советские времена эту повестушку, практически не раздумывая, с ходу отвергли не менее десяти журналов и издательств. Казалось бы, она была идеологически выдержанная и насквозь правильная — очередное обличение порочных нравов заокеанского супостата. А вот нате ж вам! Отвергали с поразительным единодушием, и даже, к моему тогдашнему изумлению, однажды опасливым шепотком прозвучало что-то вроде: «Антисоветчина…»
А в общем, теперь мне ясно, что ничего в этом не было удивительного. Ведь эта безделушка, по-моему, никакой не «политический памфлет», а рассказ о жуткой и тупой Бюрократической МАШИНЕ, не зависящей ни от идеологии, ни от географии, способной со всем усердием грохотать вхолостую, ради себя самой, имитировать работу и прилежание без всякой связи с реальной жизнью и без малейшей пользы…"
Александр Бушков
Мы никогда не звали его Джо
Блокнот первый
Тот не мужчина, кто ни разу не ссорился со своей возлюбленной.
Я придумал этот сомнительных достоинств афоризм только что, и поначалу он мне понравился. Было в нем что-то мужественно-старинное — латы, шпаги, котильон, или, если обратиться к более близким временам — решительный подбородок и стальной взгляд какого-нибудь короля салунов территории Невада. И стук копыт — полуобъезженного мустанга, и заросли чапарраля…
— Готова спорить, он даже не слушает! — Вернул меня в двадцатый век раздраженный голосок Алисы. — Ну, о чем я сейчас говорила?
— Тот не мужчина, кто… — машинально пробормотал я и, как ни странно, угодил в яблочко.
— Вот именно! — энергично сказала моя невеста. — Тот не мужчина, кто в тридцать лет хоронит себя в этом дурацком обезьяннике!
— Все-таки родственники, хотя и чрезвычайно дальние… — пробормотал я.
— Он еще острит!
Когда размолвка с невестой происходит в машине, на пляже, в собственной квартире — в этом есть все же устоявшаяся обыденность, скучная банальность. За тысячи лет это происходило с тысячами людей. Однако, когда такая ссора разыгрывается в зоопарке, у клетки с обезьянами, — в этом нет никакой серьезности. Еще и потому, что обезьян это ужасно забавляет, и они прилежно стараются скопировать увиденное.
— Милая, какая ты красивая, когда злишься… — мечтательно проворковал я голосом фатального первого любовничка из дешевой мелодрамы. Этот затасканный прием, как и следовало ожидать, не возымел никакого эффекта.
Я заранее знал, что она скажет, не впервые эти разговоры звучали и не впервые приводились эти примеры. Я и сам знал, что Барри Даммер разъезжает уже на «континентале», что Сони Меруотер давно получил лабораторию, признание и неограниченные кредиты, что Элая Кристмен стал лауреатом премии Планкенхорста, а там, чем черт не шутит, и замахнется на награду имени почившего фабриканта динамита… Что все они — мои бывшие однокашники по колледжу. Что они добились успеха, а я прирос к этому несчастному зверинцу.
Она выложила все это; а потом принялась перечислять моих изрядно наследивших в мировой истории сверстников — тех, кто в тридцатилетнем возрасте создавал империи и разрушал империи, топил пиратские флотилии и командовал пиратскими флотилиями, строил соборы и открывал математические законы, ныне немыслимые без их имен, выбивался в генералы и премьер-министры, летал в космос и на международные симпозиумы, короновался и свергал королей. Все-таки образование вредит женщинам — очень уж странные выводы склонны они порой делать из познанного…
Итак, все катилось по привычному сценарию — Алиса пыталась пробудить во мне дремавшее под спудом благодушной лени честолюбие, а я сопротивлялся этим спасательным операциям, что давалось мне нелегко — я люблю Алису, но люблю и свою работу, своих обезьян…
— Дорогая, ну что я могу поделать? — спросил я. — Александру Македонскому было не в пример легче — попробуй-ка в наше время завоевать Персию… И что скажут наши союзники, если я отправлюсь, брать штурмом Рим, — ты что, хочешь, чтобы меня посчитали коммунистом?
— А то, что тебя считают безнадежным неудачником тебя не волнует?
— Откровенно говоря, не особенно, — сказал я.
— Ну вот что, Рой. Мне самой надоели эти душеспасительные беседы. Либо ты перейдешь в институт Коулмена, пока он не забыл о своем предложении, либо… Продолжать?
— Я догадываюсь.
— Вот и прекрасно. Через десять минут жду тебя у той скамейки.
Она обожала четкие формулировки и круглые числа.
Я отошел к вольеру. Шимпанзе, все пятеро, сгрудились у решетки, словно родственники, пришедшие в тюрьму на свидание к беспутному братцу. Они сочувственно трясли головами, уныло скалились и вздыхали. Дик, подкаблучник с многолетним стажем, печально косился на свою Лолу, и на его морде читалось, что кто-кто, а уж он меня прекрасно понимает и сочувствует. Лола, наоборот, взирала на меня весьма неодобрительно — женщины всегда солидарны, когда речь идет о том, чтобы держать мужчин в ежовых рукавицах, так что она безоговорочно была на стороне Алисы. Джозеф, мой любимец, вдовец и философ, протянул мне спелый желтый банан.
— Спасибо… — грустно сказал я, очистил банан и съел. — Что же делать, Джо?
— Дя… — вздохнул он, что на его языке означало «дрянь», а применительно к данному случаю звучало примерно так: «Дрянь твое дело, Рой, как мужчина мужчине…»
— А ведь она меня бросит, старик, — сказал я. — Она такая. У нее слово с делом не расходится, а твердости на троих хватит… Что же, действительно идти в лабораторию мучить белых мышей и макак?
— Дя! — убежденно сказал Джо.
С лабораториями у него связаны стойкие неприятные воспоминания.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2