черный пороховой шнур торчал сверху. Воропаев вез ее, держа перед собой на шее лошади. Сабуров с Платоном сперва сторонились, потом привыкли. Справа было чистое поле, и слева - поля с редкими чахлыми деревцами, унылыми лощинами. Впереди, на взгорке - полоска леса, и за ним - снова поле, открытое место, протяженное, хоть задавай кавалерийские баталии с участием многих эскадронов. Животы подводило, и все холодело внутри от пронзительной смертной тоски, плохо совмещавшейся с мирным унылым пейзажем и оттого еще более сосущей.
- Куда ж оно идет? - тихо спросил Сабуров.
- На деревню, больше некуда, - сказал Платон. - Помните карту, ваше благородие? Такого там натворит... Так что нам, выходит, либо пан, либо пропал.
- С коня бросать - ничего не выйдет, - сказал Воропаев. - Понесет конь...
- Так встанем в чистом поле, - сказал Сабуров отчаянно и зло. - На пути. Как деды-прадеды стаивали...
Они въехали на взгорок. Там, внизу, этак в полуверсте, страшный блин скользил по желто-зеленой равнине, удаляясь от них, ничего не зная о них, поспешал по невидимой прямой, направляясь прямехонько в невиданную отсюда деревню. Чуял ее, что ли?
- Упредить бы мужиков? - сказал Платон.
- Ты поскачешь? - зло спросил Сабуров.
- Да нет.
- А если прикажу?
- Тоже нет. Вы уж простите, господин поручик, ну как я вас брошу? Не по-военному, не по-русски.
- Тогда помалкивай. Обойдем вон там, у берез, - поручик Сабуров задержался на миг, словно пытаясь в последний раз вобрать все краски, все запахи, колера земли и вкус ветра. - Ну, в галоп! Господин Воропаев, на вас вся надежда, вы уж не подведите!
Они сделали галопом большой крюк, соскочили на землю, криками и ударами по крупам прогнали коней. Встали шеренгой, плечом к плечу.
- Знаете, господа, что самое грустное? - весело крикнул Сабуров, испытывая ощущение невыразимой легкости в мыслях и движениях, ощущение невесомого предсмертного мига. - Дракон есть, рыцари налицо, а прекрасной принцессы, как на грех, нету! Гойда! У вас есть невеста, Воропаев, который не Воропаев?
- Увы, нет!
- У меня тоже, вот незадача!
- А у меня хозяйка! - крикнул Платон. - Йэх, не узнает разлюбезная, где мил соколок Платоша полег!
- Воропаев, бросайте, если что, прямо под ноги! Либо мы, либо оно!
- Понял!
- Внимание, господа! Все!
Чудо-юдо катилось на них, бесшумно, как призрак, неотвратимо, как рок, скользило над зеленой травой, и оно уже заметило людей, несомненно, поднялись на стеблях алые шары, свист-шипенье-клекот пронесся над полем, зашевелились, расправляясь, клубки щупалец, оно не замедлило бега, ни на миг не задержалось. Воропаев чиркнул сразу несколькими спичками, поджег длинную смолистую лучинку, и она занялась.
Поручик Сабуров поднял револьверы, изготовился для стрельбы, и в этот миг на него нахлынуло что-то, чужая тоска, непонимание и злоба, но не человеческие это были чувства, а что-то животное, неразумное. Он словно перенесся на миг в иные, незнакомые края, неизвестно где находящиеся, странное фиолетовое небо, вокруг растет из черной земли что-то красное, извилистое, желтое, корявое, сметанно-белое, загогулистое, что-то шевелится, ни на что не похожее, порхает, пролетает над головой, и все это - не бред, не видение, все это есть - где-то там, где-то в небесной выси...
Сабуров стряхнул это наваждение, стал палить из обоих револьверов по набегающему чудовищу. Рядом громыхнула винтовка Платона, а чудище набегало, скользило, наплывало, надвигалось, время для них остановилось, как для мух в янтаре, и вот уже взвились щупальца, взмыли сетью, заслоняя звуки и краски мира, пахнуло непередаваемо тошнотворным запахом, бойки разряженных уже револьверов бесцельно молотили в капсюли выстреленных патронов, и Сабуров, опамятовавшись, отшвырнул револьверы, выхватил саблю, занес, что-то мелькнуло в воздухе, закувыркалось, грузное и дымящее...
Громоподобный взрыв швырнул Сабурова в траву, перевернул, проволочил, будто бы горящие куски воздуха пронеслись над ним, белесый дым словно бы пронизал его тело, залепил уши, лицо, в ушах надрывались ямские колокольцы, звенела сталь о сталь, гремел Иван Великий...
А потом он понял, что жив и лежит на траве, а вокруг тишина, но не от контузии, а настоящая - потому что слышно, как ее временами нарушает оханье. Тогда он вскочил. Охал Платон, тоже уже стоявший на ногах, одной рукой он держал за середину винтовку, другой смахивал со щеки кровь. И Воропаев, который не Воропаев, уже стоял, глядя на неглубокую, курящуюся белесой гарью воронку, а вокруг воронки...
Да ничего там не было почти. Так, клочки, ошметки, мокрые хлопья, густые брызги.
- А ведь свершили, господа, - тихо, удивленно сказал поручик Сабуров. Свершили...
Он знал отчего-то: что бы он в дальнейшей жизни ни свершил, чего бы ни достиг, таких пронзительных минут торжества и упоения не будет больше никогда. От этого было радостно и тут же грустно, горько. Все кончилось, но они-то были!
- Скачут, - сказал Платон. - Ишь, поди, цельный эскадрон подняли, бездельники...
Из того лесочка на взгорке вылетели всадники и, рассыпаясь лавой, мчались к ним - человек двадцать в мундирах того цвета, который страсть как не любил один поручик Тенгинского полка.
- По мою душу, - сказал Воропаев. - Ничего, все равно убегу, не первый раз...
К ним мчались всадники, а они стояли плечом к плечу и смотрели устало Белавинского гусарского полка поручик Сабуров (пал под Мукденом в чине полковника, 1905), нигилист с чужой фамилией Воропаев (в действительности - дворянин Сперантьев, казнен по процессу первомартовцев, 1881), Терского казачьего войска старший урядник Нежданов (помер от водки, 1886), смотрели равнодушно и устало, как жнецы после трудного дня, ратоборцы после тяжелого поля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15