Его осязаемое тело словно приросло к земле. Холодный ветер налетел на него, и он задрожал.Сон перестал утешать его, и ему захотелось домой. Но где он, дом? Далеко ли и в какой стороне?В тумане что-то зашуршало, но серая пелена ничего не давала разглядеть. Лаг побежал, поскользнулся на мокрой траве, упал и перевернулся на спину. Черная тень нависла над ним. Лаг в ужасе откатился прочь, но острые когти успели задеть его грудь.— Нет! — закричал он, видя над собой смоченные слюной челюсти зверя, и вскинул руку. Золотой луч, ударив из его пальцев, поразил хищника, и тот с воплем скрылся в тумане, а Лаг снова повалился на траву. Другая тень упала на него, и он приник к земле.— Не бойся, — сказал чей-то голос. Лаг увидел очертания человеческой фигуры. Луна светила пришельцу в спину, и мальчик не мог разглядеть его лица.— Мне страшно, — сказал Лаг. — Я хочу домой.— Сейчас ты окажешься дома, мой мальчик, и забудешь свой сон.— А что это был за зверь?— Он пришел с той стороны ворот. Но теперь он мертв. Ты убил его. Я знал, что так будет, ибо в тебе есть сила. Прощай. Мы с тобой еще увидимся.— Кто ты?— Я Дагда. Теперь усни, и ты вернешься домой.Лаг закрыл глаза и забылся сном. Проснулся он в постели Патрикея. Старик дремал рядом, на стуле.Лаг повернулся, и кровать заскрипела, разбудив старого слугу.— Ну, как ты, Лаг?— Почему я здесь? Где моя мать?— Она умерла, мальчик. Нынче днем мы похоронили ее.Лаг сел, и одеяло соскользнуло с его груди.— О боги! — прошептал Патрикей. — Что это с тобой? — Лаг посмотрел вниз и увидел у себя на груди четыре глубокие, обильно кровоточащие борозды. Патрикей откинул одеяло, и оказалось, что ноги мальчика покрыты засохшей грязью. — Говори, Лаг, куда ты ходил, пока я спал?— Не знаю! Ничего я не знаю. Я к маме хочу.Старик прижал мальчика к себе.— Мне очень, очень жаль, Лаг. 1 Всадник остановился на перевале. Ветер, дующий с горных вершин, свистел вокруг него. Далеко внизу лежали зеленые земли Габалы, ручьи и реки, холмы, долины и леса — все, что помнилось ему, и виделось во сне, и манило его назад.— Домой, Каун, — прошептал он, но ветер унес прочь его слова, и высокий серый конь не услышал их. Всадник, тронув скакуна каблуками, направил его вниз и откинулся назад в седле. У заброшенного пограничного форта ветер утих. Дубовые, окованные бронзой ворота крепости болтались на сломанных петлях. Габальского орла с них содрали — остался лишь кончик крыла, весь позеленевший и почти неотличимый от гниющего дерева.Всадник спешился — высокий, в длинном плаще с капюшоном, с шарфом, плотно обмотанным вокруг шеи. Он ввел коня в разрушенный форт и остановился перед статуей Мананнана. Левая рука, отломанная, валялась на булыжнике, лицо кто-то изуродовал топором или молотом.— Быстро же они забыли, — сказал путник. Конь, слыша его голос, ткнулся мордой ему в спину. Человек снял толстые шерстяные перчатки и потрепал скакуна по шее. Здесь было теплее, и он размотал шарф, бросив его на седло. Потом откинул капюшон, и его серебристый шлем сверкнул на солнце.— Давай-ка напоим тебя, — сказал путник и подвел коня к колодцу посередине двора. Бадья покоробилась, и под железными обручами зияли трещины. Веревка высохла, но еще держала, хотя и требовала осторожного обращения. Обыскав ближние строения, человек вернулся с глиняным кувшином и миской и поставил кувшин в ведро. Погрузив бадью в колодец, он бережно вытянул ее наверх. Из трещин лилась вода, но кувшин был полон. Напившись, человек налил воды в миску и напоил коня. Потом ослабил подпруги, долил жеребцу воды, поднялся на крепостную стену и сел там на солнцепеке.Вот он, конец империи. Не кровавые поля сражений, не вопящие орды, не лязг стали о сталь, а пыль, вихрящаяся по булыжнику, разбитые статуи, рассохшиеся ведра и могильная тишина.— Ты бы не вынес этого зрелища, Самильданах, — сказал путник. — Оно разбило бы твое сердце.В собственном сердце он не находил горя по поводу крушения Габалы: глядя на статую, он горевал только о себе самом.Мананнан, рыцарь Габалы, один из девятерых, которые были выше, чем принцы, и больше, чем люди. Достав из сумки на поясе серебряное зеркальце, он посмотрелся в него.На него глянули синие глаза, обведенные серебристой сталью. Плюмаж ему обрубили в какой-то стычке на севере, на поднятом теперь забрале оставил вмятину топор во время Фоморианской войны. Руническую цифру, его знак, сорвали со лба где-то на востоке. Он не помнил этого удара — слишком много он получил их за шесть одиноких лет, прошедших после того, как врата закрылись. Бывший рыцарь перевел взгляд на стальной ворот, охватывающий шею, и представил себе медленно растущую под ним бороду. Когда-нибудь она задушит его до смерти.Что за смерть для рыцаря Габалы — быть заключенным в собственном шлеме и удушенным собственной бородой. Такова цена, которую он заплатит за предательство. Такова кара за трусость.Трусость? Он повертел это слово у себя в голове. За годы своих бесцельных скитаний он не раз проявлял отвагу в бою — и в атаке, и в долгом ожидании вражеского удара. Телесное мужество ни разу не изменило ему. Но в ту темную ночь шесть лет назад, когда перед ним разверзлись черные врата, затмив собой звезды, его пригвоздила к месту трусость иного рода.Не в пример остальным Самильданах мог бы пойти в пекло с пригоршней снега. И Патеус тоже, и Эдрин — все.— Будь ты проклят, Оллатаир, — процедил бывший рыцарь. — Будь проклята твоя гордыня! — Он спрятал зеркало в сумку.Отдохнув около часу, он снова сел в седло. До цитадели оставалось три дня пути на запад. Он избегал городов и селений, покупал еду в единенных крестьянских усадьбах и спал под открытым небом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15