Сколько разочарования в последней фразе! Да и "никогда еще не вырывался из пределов" сказано точно. Мог сказать "не выезжал", "не был", "не путешествовал", "не покидал", а написал "не вырывался". И про "заветную реку"... Пограничную эту реку мог назвать любым приемлемым словом, а назвал "заветной". Тут же вспоминается "Заветным умыслом томим...". В этом тексте поэт словно обращается к тем, кто будет утверждать, что он не особенно стремился выехать. Расставался он с родиной не как-нибудь, а "весело". А когда узнал о том, что он "все еще" в России, веселость его улетучилась.
В одной из книг мы нашли такой эмоциональный комментарий к этому месту в "Путешествии в Арзрум": "И вот теперь Пушкин стоял на границе. Ему были известны разговоры о стратегических планах турецкой кампании. Паскевич думал достичь Трапезунда и Самсуна. Через тот или другой порт легко попасть в Европу. Боже мой! Может быть, это сейчас самое главное: бежать, переступив Арпачай?".
"Арпа-чай" по-персидски значит "Ячменная река"; Арпачай служит естественной границей между Арменией и Турцией и впадает в Аракс. Но, разумеется, "переступив Арпачай", Пушкин бежать не мог: пока он добирался сюда, граница передвинулась, ушла вместе с наступающей армией. И надо было двигаться дальше. К тому же на берегу Арпачая поэт был не один, а с сопровождающим. Русские войска быстро продвигались по чужой территории. Поэт двинулся им вослед. Через четыре дня он оказался в военном лагере.
Цепь поступков, им совершенных, подчас трудно понять и объяснить. День рождения монарха он отмечал льстивыми тостами. Что это было: проявление патриотизма и любви к царю или тактический ход? Об отчаянной отваге поэта, в сюртуке и круглой шляпе скачущего на неприятеля, написано много. Стремился он действительно сделаться героем или уже видел выход в смерти и искал ее?
Пушкину нравилась война, военная карьера. Старый приятель его Липранди считал, что из поэта мог получиться выдающийся военный. По характеру своему он рвался в драку, хотел участвовать в битвах. Семь лет назад Пушкин мечтал вместе с Байроном освобождать Грецию. Теперь он с правительственным войском участвует в закабалении кавказских народов. Казалось, он на себе хотел испытать вариант окончания "Евгения Онегина", согласно которому Евгений должен был стать декабристом, а затем погибнуть на Кавказе. Позже, отказавшись от этого варианта, поэт так и не придумал литературной развязки жизни своего героя.
Впрочем, смерть Пушкина здесь грозила оказаться и менее героической. Его могли просто пристрелить из засады, он рисковал потерять голову при артобстреле. А то и еще глупее: "Не турецкие пули и сабли были опасны в этой бешеной скачке, а возможность упасть с усталым конем и быть затоптанным своими же",- писал свидетель.
Пушкин спокойно рассказывает о трупах, валявшихся на его пути. Он рисковал жизнью: сакля взорвалась через 15 минут после того, как он вышел. Он принял участие в перестрелке с турками и в набеге на них. Военный историк Н.Ушаков вспоминал, что в атаке Пушкин подхватил где-то пику и отчаянно поскакал вперед один, как типичный новобранец, но его догнал опытный майор Семичев, посланный Раевским, и "вывел насильно из передовой цепи казаков". Первое издание своей книги, вышедшее в 1836 году, Ушаков подарил Пушкину. Впрочем, не известно, так ли это было, как писал Ушаков, и было ли вообще: есть расхождения во времени и деталях, которые вызывают сомнение.
Этого странного человека в штатской черной одежде солдаты принимали за немецкого пастора и звали батюшкой. Пушкин, добравшийся до передовой, уже не был таким общительным, как раньше. Он избегал новых знакомств и сходился только с прежними своими приятелями, при посторонних был молчалив и казался задумчивым. Большую часть времени он проводил с Николаем Раевским, в палатке которого собирались свои. Пушкин никогда не расставался с чемоданом, в котором у него лежали рукописи и пистолеты.
"В стратегический план главнокомандующего отдельным кавказским корпусом Паскевича,- пишет Л.Гроссман,- входило завоевание черноморских портов Трапезунда и Самсуна, откуда так легко было "поехать посмотреть на Константинополь". Русские подошли и начали готовиться к осаде города Арзрум, важнейшей стратегической точки в русско-турецких войнах. Паскевич торжествовал. "Вы истребили врага совершенно,- говорилось в его приказе.Для вас открыт теперь путь в недра тех стран Азии, где две тысячи лет живет слава побед великого Рима. Идите туда с радостью, достойные воины!".
Упоминание Рима не случайно не только потому, что тут присутствует навязчивая идея Третьего Рима - Москвы. Арзрум был древнейшей крепостью, воздвигнутой еще римлянами, принадлежал Византии, Османской империи. Выяснилось, однако, что штурм для взятия этого лакомого куска не понадобился: турецкие войска покинули город без боя, и 27 июня русские спокойно вошли в Арзрум.
Командующий Паскевич, поселившийся в арзрумском дворце Сераскира, распорядился пригласить Пушкина в гости. Вместе с Игнатием Абрамовичем, ординарцем графа, поэт посетил гарем Осман-Паши. Паскевич подарил Пушкину саблю. Пушкин побывал в лагере, где были случаи заболевания чумой, после чего вдруг - и это тоже странно - заспешил назад в Россию. Кульминационный момент всей поездки в тексте "Путешествия" смазан, нелогичен, не аргументирован. На три дня Пушкина задержали в карантине, а 28 августа он выехал из Тифлиса в Москву, о чем было донесено в Третье отделение. Собирая материалы для этой книги и объехав все места в России, в которых побывал Пушкин, мы нацелились было и на Арзрум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75