Надя налила еще и снова выпила, поднялась, покружилась по комнате в
позе, будто ее кто-то держал за талию, села к роялю. Она подстроилась под
мелодию, пробрякав ее отвыкшими от этой работы пальцами, и продолжала

размышлять вслух.
-- Спасибо тебе, папочка, что сделал меня снова свободной! Я,
дурешенька, и не подозревала, что это ты. Я не просто Надя Сироткина! Нет, я

настоящая роковая женщина! Каждый, кто соприкоснется со мной, будет
несчастлив. Благодаря мне убил двоих Боб Макарцев. Из-за меня до полусмер
ти
избит Саша Какабадзе. Стоило отдаться Ивлеву -- и он уже в тюрьме. Кто
следующий? Кто рискнет и поцелует меня? А ведь я еще молоденькая, ни одног
о
аборта. Еще и любить-то как следует не научилась. Научусь, то ли будет! Где

пройду -- тюрьма да смерть... Я ведьма, только еще практикантка. Я
всего-навсего дочка генерала КГБ. А вырасту -- Слава, прости!..
Пластинка доиграла, автостоп не сработал, она продолжала вращаться.
Надежда не обратила на нее внимания. Она мягко опустилась на тахту и
протянула руку к тумбочке. Наощупь она вытащила пачку барбамила, полежа
ла,
лениво прожевывая невкусные, мучнистые таблетки. Возбуждение ее прошл
о.
Говорить дальшей ей расхотелось. Она просто устала. Она подняла голову

только потому, что дверь скрипнула: там стоял Ивлев.
-- Здравствуй, -- сказала она, и блаженная улыбка поплыла по ее лицу.
Она нисколько не удивилась: не было никаких сомнений, что он придет. -- Не
стой так, будто попал не туда.
Вячеслав погрозил пальцем и стоял, не двигаясь. Наде стало весело, она
звонко и беспечно рассмеялась, перевернулась на спину и протянула к нем
у
руки, подзывая его пальцами. Он медленно дошел до постели и упал на нее, ка
к
стоял, одетый, и сразу закрылись замки ее рук и ног. Голые, без листьев,
березы зашевелили у Нади над головой тонкими ветками с прошлогодними же
лтыми
кисточками. А вокруг блестели лужи, и пятачки снега, и мягкая, старая трава
.
-- Никогда! -- воскликнула Надя, улыбаясь счастливой блуждающей
улыбкой, гладя Ивлева по плохо выбритым щекам. -- Никогда мне не будет так

хорошо, как в лесу, на мокрой земле, под березами! Так много хочется для
счастья. Но в действительности для счастья не нужно почти ничего.

_71. РАСПЛАТА_

Выйдя с небольшим рюкзачком, повешенным за обе лямки на одно плечо,
Закаморный по зековской привычке глянул направо и налево. Никто у подъе
зда
газет не читал, от стен не отделился и за ним не последовал.
В вестибюле редакции Максим сдал рюкзачок на вешалку. Он постоял спино
й
к вахтеру, делая вид, что ожидает, пока ему закажут пропуск. И когда вахтер

отвернулся, Максим резво скрючился и на четвереньках прополз под столо
м,
едва не коснувшись ног дежурного, как делал это в молодости в лагерях. В

коридорах он постарался ни с кем не встречаться, и ему это удалось. Из
пустой комнаты Закаморный позвонил Анне Семеновне:
-- Анечка! В буфете дают салями...
Вскоре Анна Семеновна пробежала мимо, и он вошел в приемную. Замены
себе Локоткова не оставила, и Закаморный понял, что Ягубова в кабинете не
т.
Максим вытащил из кармана тюбик синтетического клея, отвернул колпачо
к и,
приставив горлышко к замочной скважине кабинета Ягубова, резким движе
нием
выдавил в отверстие весь тюбик. Замок схватит намертво, придется ломат
ь
дверь. Закаморный спустился к Кашину, приложив ухо к двери, прислушался.

Завредакцией сидел у себя в кабинетике, запершись. Максим вытащил еще тю
бик
клею и повторил операцию. Только бы Кашину не понадобилось сейчас выйти
,
пока клей не успел схватить.
Повеселев от первой удачи, Максим Петрович с рюкзачком на плече приеха
л
на Белорусский вокзал. Он взял билет до Звенигорода и в полупустом вагон
е
электрички положил ноги на противоположную скамью. Солнце сияло и пекл
о,
зелень вдоль дороги вдруг вся сразу распустилась, пошла острыми листик
ами,
и, где не видно было мусора и плохо одетого народа, красота брала душу в
блаженные объятия, и ничто не раздражало глаз, утомленных превратностя
ми
судьбы.
В Звенигороде он долго шагал по краю шоссе, пока не миновал стен
Саввино-Сторожевского монастыря. Он повспоминал на ходу основателя его
князя
Юрия Дмитриевича, сына Дмитрия Донского, подумал, как усложняется жизнь,
но
тут же сам и отверг собственный тезис, решив, что ничего не осложняется, вс
е
осталось простым и пошлым. С высокого берега открылись Максиму петли

Москвы-реки, пространство полей и лесов с залысинами да кустарниками, ст
оль
полное воздуха и света, что он на мгновение позабыл, для какой-такой цели

сюда прибыл. Купола церковные сияли, восстановленные из тлена. Постояв,

Максим поправил рюкзак, двинулся берегом до моста и перебрался по шатки
м
доскам на другую сторону Москвы-реки, где было низко и неподалеку шла
дорога. Решил он идти, сколько можно будет, до зеленых заборов, за которым
и
вылизаны дорожки, да раскрашены купальни, да посажены на цепь моторные

катера. И царские особняки в соснах стоят и глядят не на вас.
Тут где-то, помнил Закаморный, должен был оставаться карьер, из
которого брали песок на строительство особняков и дорог к ним. Через пол
часа
путник действительно до него добрел. В карьер на чистый песок был навале
н
строительный мусор.
-- Даже здесь гадят, возле правительственных особняков, -- сказал вслух
Максим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200