-- спросил Яков Маркович.
-- Вот он, чекист, стоит с двумя бутылками, подключим его! Посуда наша,
мелочь добавишь?
-- Добавлю, чекисты, -- согласился Раппопорт.
Тот, что с бутылками, в кожаной куртке, на которой не хватало только
патронташей, уже нетерпеливо стоял в очереди. Ему передали два "лысых" и

мелочь. Втроем, не отставая ни на шаг, бригада двинулась к скверику, в
кусты.
-- Может, закусить взять чего? -- осторожно предложил Яков Маркович.
-- Интеллигент? -- уточнил чекист. -- Дома закусишь...
-- Ну, давайте, давайте побыстрей, а то я с утра не пил! -- небритый
сколупнул железку ногтем. -- Пьем из горла, так что без обману!
И первым опрокинул бутылку, забулькал. Чекист шевелил губами, считая
глотки.
-- Стоп! -- он ухватил бутылку, как рубильник, и, повернув вниз,
выключил. -- Закуси веточкой, а я пососу.
Остановился он сам. Если и обделил, то не намного. Яков Маркович
прикрыл глаза, приготавливаясь сделать, как они. Он заранее почувствова
л,
как зашевелилась у него в желудке блуждающая язва, заныла, боль пошла гул
ять
по всему животу, прихватив печень. Но отступать было некуда. Он набрал
побольше воздуха и медлил.
-- Жид, что ли? -- догадался чекист.
-- Есть маленько, -- признался Тавров.
-- То-то, я вижу, жмешься. Ну ничего, пей. Человеком станешь!
Они не засмеялись, ждали. Он снова вдохнул и стал пить. Бутылка
качалась между двух облаков, которые остановились над ним в небе. Небо бы
ло
бездонное, водка лилась сверху, и казалось, ей не будет конца. А ведь
всего-то граммов сто пятьдесят... Допив, Яков Маркович мужественно вытер

рукавом рот и вернул бутылку чекисту. Они оба смотрели на Раппопорта.
-- Добавить бы надо, -- сказал небритый. -- Ведь хорошо прошла,
добавить бы. Добавим -- будет еще лучше. Но у меня нету...
-- Нету, нету, -- сказал чекист, пристально глядя на третьего.
-- Я плачу, чекисты, -- немедленно согласился Раппопорт. -- Раз надо, я
плачу.
-- Сам-то торгуешь? -- спросил небритый.
-- Примерно...
-- Тогда плати. Дуй, чекист, за второй!
Чекист, не мешкая, умчался.
-- Не бойсь, не удерет!.. А я сразу, как тебя увидел, понял, что ты
завмаг. Вид у тебя завмага.
-- Я не завмаг, -- уточнил Яков Маркович. -- Я Раппопорт.
-- На кой мне знать твою фамилию? Я что -- кадровик? Пьешь -- и пей!
После этого они молчали минут двадцать, отвернувшись друг от друга и по

отдельности переживая одинаковое потепление организма. Потом прибеж
ал
чекист, зажав под мышкой непочатую бутылку.
-- Первым я! -- заявил Раппопорт.
-- Ox, и умный он, -- сказал небритый чекисту. -- Ну, умный!
-- Я не умный, чекисты! Я дерьмо! Дайте, я буду первый. А то вы, падло,
мне мало оставляете!
Прижав большим пальцем норму, он выпил свою часть и подождал, пока они
опорожнили бутылку.
-- Я дерьмо! -- упрямо повторил Раппопорт. -- Навоз, на котором взойдут
цветы!
-- Семью, что ль, бросил? -- сочувственно спросил небритый. -- Так им
без тебя даже лучше.
-- При чем тут семья?! Главное, жгите газеты, чекисты! Жгите, не читая!
Пожав им руки, он пошел прочь, стараясь ступать так, чтобы тротуар под
ногами не ускользал в сторону. В метро Якова Марковича не пустили. Чувств
уя,
что он вот-вот упадет, Раппопорт уговорил таксиста, дав ему вперед пять

рублей, довезти свое расплывающееся тело в Измайлово. Но не таков был
журналист Тавров, чтобы просто заснуть.
С трудом попав ключом в скважину, он первым делом, не снимая плаща,
прошел в комнату и стал двигать шкаф. Накренив шкаф набок, Яков Маркович

вытащил из-под него толстую серую папку, а потом еще несколько листков --

отдельно. Листки он бросил на пол. В ванной он развязал тесемку, чиркнул

спичкой и поджег первый лист сочинения маркиза де Кюстина. На горящий ли
ст
Раппопорт положил еще, потом еще, и скоро в ванне полыхало пламя, копоть

застлала потолок. Тавров начал неистово кашлять от дыма. Задыхаясь, он до
жег
рукопись до конца, пустил воду, чтобы остатки перестали дымиться, и
вывалился из ванной. Он помнил, как сел на пол в комнате, не в силах
добраться до тахты, и тут память ему изменила.
Глаза он открыл, когда почувствовал, что его трясут за плечо. Яков
Маркович долго не мог сообразить, чего от него хотят. Во сне его дважды
арестовывали, и он считал, что в этом ему везло: спросонья совершенно не

волнуешься. Он боялся только физической боли, а пальцы так впились ему в

плечо, что он застонал.
-- Не надо, -- жалобно попросил он, -- не надо меня бить...
-- Да ты что, пап? Проснись! Тебе плохо? Перед ним на коленях стоял
Костя.
-- Сын... -- не открывая глаза, произнес Яков Маркович. -- Мне очень
хорошо. Только голова болит...
-- Вижу, отец. Счастье еще, что ты не угорел.
Константин вошел в незапертую дверь и увидел отца, раскинувшегося
навзничь на коврике возле тахты. На животе у него спали, свернувшись, обе

кошки. Испугавшись, Костя мгновенно представил самое худшее и все, что з
а
этим худшим следует. Но тут же сообразил, что тогда кошки на нем не грелис
ь
бы. Отец причмокивал и время от времени повторял: "Жгите газеты, не читая!"

Водкой несло даже от кошек. Подложив отцу под голову подушку, Костя уселс
я
за стол читать листки, брошенные на пол.
Листки оказались сочинением, написанным журналистом Тавровым в жанре
,
который он открыл и назвал клеветоном. Это был клеветон Таврова на самог
о
себя. Яков Маркович писал за всех и обо всех, о нем же (если не считать
доносов) не писал никто и никогда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200