-- Жену можно! Никто не узнает! Значит, согласна?
-- Нет! С чего ты взял? Мы же друзья. А замуж -- нет, не могу.
Она разжала руки, отодвинулась от него подальше. Он растерялся.
-- Прошла зима, настало лето, спасибо партии за это! Как обухом по
голове... Ладно, Надя! Еще подожду! Все равно на тебе женюсь!.. Я хотел
посоветоваться. Завтра партсобрание...
-- Ты же беспартийный!
-- Но, может, вступить? Ведь рано или поздно все вступают, ты знаешь.
Разве от этого что-нибудь меняется? Меня вызывал Ягубов, просил выступит
ь от
комсомольцев насчет исключения Ивлева...
-- А ты?
-- Ну, что я? Его все будут оплевывать -- один лишний плевок ничего не
изменит. Он же поймет, что я не добровольно. Я у него после прощения
попрошу. А если откажусь -- выйдет, что я за него, да? Все это грязь,
думаешь, не понимаю? Чуть что, обвинят, что я грузин и за культ личности
Сталина. Что делать, Надя? Придется выступить, не отвертеться...
Проходя мимо них, Раппопорт похлопал Сашу по плечу.
-- А ну, заговорщики, разойдитесь!
Тавров запахнул полы плаща, глянул на лифт, решил его не ждать и
двинулся вниз пешком.
На скамейке в сквере его ждал Закаморный. После введения пропускной
системы он некоторое время мог приходить в редакцию по разовым пропуск
ам,
которые ему заказывал по телефону Яков Маркович. Но Ягубову это стало

известно, и Кашин позвонил в бюро пропусков.
-- "А мы надеялись, что он есть тот, который должен избавить..."
Максим расслабленно полулежал на скамье, неподалеку от детской
песочницы, и, прищурившись, процитировал Таврову Евангелие от Луки. Яко
в
Маркович понял, что Закаморный об Ивлеве уже знает. Он присел рядышком н
а
скамью, огляделся, чтобы убедиться, что ими никто не интересуется, и,
успокоившись, удовлетворенно засопел.
-- Сколько раз я ему говорил, -- прошипел Закаморный, -- чтобы он не
бросал черновики в мусоропровод! Только в унитаз, да и то маленькими
порциями. Великих людей губят мелочи...
-- Успокойся, Макс. Дело не только в черновиках. Светлозерская... Пятый
экземпляр...
-- Ой-ей-ей! -- Максим сплюнул. -- Знал бы, ни за что бы с ней не спал.
Впрочем, не она, так другая. Кто-то же должен выполнять эту функцию на
земле! Подумать только: государство, способное уничтожить мир, боится

маленького человека, который скрипит перышком по бумаге. По-западному э
тот
человек диссидент, по-нашему -- недосидент. Когда надоедает мелькание
крыльев перед глазами, прикалывают очередную бабочку иглой и прячут ее
в
коробку. Это в семнадцатом веке нужны были Дон-Кихоты. И в Европе. А в
России толпа показывала на них пальцами и советовала вешать за ноги и са
жать
на кол. Любая нормальная система холила бы и лелеяла критиков, потому чт
о
без них она хиреет, как женщина без мужского гормона. А у нас?
-- У нас, Максик, я говорил и говорю: не высовывайтесь, ребята!
-- Беспринципностью попахивает!
-- Беспринципность -- это когда идею предают ради друзей.
Принципиальность -- когда друзей предают ради идеи. Что лучше?
-- Ox, Яша, Яша!

Когда я вижу Раппопорта,
Встает вопрос такого сорта:
Зачем мамаша Раппопорта
Себе не сделала аборта?

-- Повторяешься, мальчик!
-- Насчет "не высовывайтесь", Рап, у меня идея. Граница у нас на замке.
Таможенники отрывают подкладки от плащей, гинекологи в погонах роются
в
остальных местах. А птицы -- почему-то летают через границу! Летят, куда
хотят, и хотя их кольцуют, возвращаются ли они, неизвестно!
-- А что ты предлагаешь?
-- Вдоль наших границ установить сетки до неба, чтобы ни один советский
соловей не мог вылететь! Не говоря уж о журавлях и лебедях! Написать что л
и
на Лубяночку? Внести лепту?
-- Я принес твой гонорар за статьи о субботнике, Максим. Держи!
В руках Якова Марковича оказались две полусотенные бумажки. Он протяну
л
их Закаморному. Тот взял, посмотрел на свет.
-- Гонорар за пропаганду, -- задумчиво произнес он. -- Ленин виден
насквозь.
Понюхав полусотенную, Закаморный поплевал на нее и прилепил к подошве

ботинка.
-- Что за шутки, коллега?
Максим повторил операцию с другой полусотенной и встал со скамьи.
-- Ах, приятно ходить по деньгам! -- Он снова уселся, отклеил обе
бумажки и спрятал в карман, вдруг помрачнев. -- Подонки! Дзержиморды с
площадки Задзержинского! Да они испражнений моего друга Ивлева не стоя
т.
Неужели мы и на этот раз спустим им, Рап!.. Рап!!. Что молчишь, зека? Ну,
выступи раз в жизни основоположником порядочного почина, например: "Жги
те
газеты, не читая!" Объясни толпе подписчиков-кроссвордистов: каждый долж
ен
сжечь газету. Оборвать провод радио и телевизора. Власть станет глухоне
мой,
захлебнется в своей желчи!
Раппопорт сопел, ухмылялся.
-- Не хочешь? Тогда я сам!
-- Осторожнее, мальчик.
-- Да брось, Рап! Я с детства ссал на эту организацию.
Яков Маркович знал этот исторический штрих из биографии Максима.
-- Пойдем лучше выпьем, Макс, -- предложил Раппопорт. -- Может, легче
станет...
-- Настроения нет, извини. Пойду писать письмо на Лубяночку...
Не простившись, Максим зашагал прочь. Яков Маркович поглядел ему вслед,

поднялся и, горбясь, побрел в другую сторону. На углу, возле продмага, он
остановился.
-- Ну что, друг, по "лысому"?
Мужик, верным глазом наметивший Раппопорта в толпе, был худой и
небритый. Он вертел пальцами юбилейный рубль с изображением Ленина
-- А третий есть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200