Прежде всего дождливые периоды, особенно затяжные, сильно подавляют активность млекопитающих, в первую очередь ночных. У нас есть доказательства, что некоторые животные впадают во время дождей в спячку, подобную зимней. С другой стороны, неожиданные дожди в сухой сезон приводят все живое в величайшее возбуждение, и обезьяны часто не спят ночи напролет. При нормальных условиях в любой сезон самое большое влияние на животных, судя по всему, оказывает лунный свет, а не фазы луны как таковые. Мы неделями жили на участках леса, где, казалось, нет ничего живого, даже линии ловушек оставались целыми сутками нетронутыми ночь за ночью. А когда наставала лунная ночь, нам до утра не давали спать докучливые визитеры, качающиеся деревья и хруст поедаемых плодов. Прохладный ветер или ветер в лесу, мокром от дождя, заметно подавляет всякую активность; но стоит подуть жаркому ветру, как в ловушках оказывается богатая добыча. Возможно, древесные животные тоже оживляются, но их труднее заметить среди шумящей на ветру листвы и осыпающегося лесного мусора.
Ночь, о которой я говорю, была не вполне обычная: очень теплая и тихая, хотя недавно прошел дождь. Луна стояла высоко. Когда вдали затих треск, производимый тапиром, стали слышны другие животные, чьи движения выдавала громкая дробь дождевых капель, которые сыпались каскадом с потревоженных ветвей и барабанили по тугой поверхности изогнутых пальмовых листьев у самой земли. Шорохи и перебежки я ощущал на каждом шагу: не успеешь сосредоточиться на одном звуке, как появляется новый. Наконец, достаточно побродив по лесу и едва не свернув себе шею – на ходу приходилось все время глядеть вверх, на кроны, – я наконец выбрал большую группу не слишком высоких, удивительно голых деревьев, окруженных густым подростом.
Это были крупные старые лесные паупау (Cecropia), или кекропии. Большие веерообразные листья, похожие на растопыренные ладони с множеством пальцев, у них растут на своеобразных «бутонах» – кончиках гладких серебристых ветвей, торчащих во все стороны. Из этой рощицы доносился звук как бы от падения нескончаемых дождевых капель. Не включая фонарь, я бесшумно подкрался и встал прямо на это место. Тогда я понял, что падают не капли, а кусочки цветов кекропии. Порою в джунглях падающие несколько дней кряду лепестки цветов укрывают, точно снегом, целые акры земли, но даже при лунном свете я видел, что цветки еще не скоро отцветут; кроме того, огрызки лепестков падали не равномерно, а какими-то порциями. Видно, кто-то кормился там, наверху.
Я долго присматривался, но ничего не мог заметить, хотя видел, как целые ветви иногда мягко клонились книзу. Судя по размерам ветвей, там были не очень мелкие звери, но разглядеть их даже в сравнительно редкой кроне мне не удавалось. Включил было фонарь, но толку мало, между тем лепестки сыпались по-прежнему. Оставалось одно: забраться самому наверх и осмотреть ветви.
Поначалу мне было нелегко взбираться по гладкому, лишенному листьев стволу, но в конце концов я, залитый дождевой водой и ледяным потом, взобрался на высоту тридцати футов над землей. До кроны было уже недалеко, а надежной опоры для рук и ног я найти не мог и, не задерживаясь, полез дальше. Первое удобное место оказалось среди веток, покрытых листвой.
Все листья были развернуты в горизонтальной плоскости, одной стороной к небу, другой – к земле. Теперь я смотрел на мир под другим углом: вдоль листьев, с ребра. Сунув ружье за пояс, я начал осматривать ветку за веткой, освещая их фонарем. Некоторые листья все еще были обращены ко мне плоской стороной – верхняя сторона была темно-зеленая, а нижняя покрыта серебристым пушком. Пока я глядел на такой лист, он медленно повернулся, но не стал узким, как при виде с ребра, а остался таким же широким. Медленно-медленно повертевшись некоторое время, он, вместо того чтобы повернуться верхней плоскостью и стать темно-зеленым, повернулся какой-то новой, пестрой стороной. И хотя он находился на расстоянии всего тридцати футов и почти на уровне моего лица, я несколько минут наблюдал, как он меняет форму, расположение и цвет, но никак не мог взять в толк, что это такое.
Только постепенно я начал соображать, что смотрю в упор на животное, забравшееся в пучок листьев кекропии. Его серебристая спинка была неотличима от серебристого испода листьев. Под лучом фонаря на фоне ночного неба и лист, и спина выступали ярким пятном, будто светились. Стоило мне разглядеть одно животное, как я заметил еще несколько таких же. Это были трехпалые ленивцы (Bradypus tridactylus), довольно безобидные животные, с которыми я был хорошо знаком – мы держали несколько штук в нашем зоопарке, в Парамарибо. Их фантастический вид трудно описать словами, а лица у них совсем человеческие.
Устроившись поудобнее и закурив сигарету, я провел два часа – может быть, самых интересных в моей жизни, – наблюдая за этими животными. Нам больше не нужны были экземпляры для коллекции, чему я был несказанно рад: заставить себя совершить убийство я бы, наверное, не смог. Трехпалые ленивцы – удивительно тихие, мирные и умилительные животные, их движения точны и преисполнены той уверенности, какую можно приобрести за долгие века жизни на Земле. При своей довольно примитивной организации эти низшие млекопитающие отлично выдержали борьбу за существование, выработав приспособления, почти гротескно изменившие форму их тела. Конечности, длинные и мускулистые, кончаются сближенными, как зубья гребенки, уплощенными с боков когтями. Пальцев не видно – вся ладонь и стопа вместе с пальцами превратились в опору для когтей, похожих на крючья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93