однако на буксире за нами прыгала по волнам крохотная индейская лодчонка, а в ней, с веслом в руке вместо руля, восседал Уолтер, загорелый и тощий голландец-бур – охотник и плотник. Компания была пестрая, и собрались мы все вместе из-за двух вещей: из-за моря и дохлого кита.
Мы вышли из Парамарибо в четыре часа; в пять обогнули излучину у Нового Амстердама, а теперь, в шесть, уже настолько далеко отошли от устья реки Суринам, насколько позволял наш каботажный маленький флот покинуть владения великой тропической реки. Реки, эти колоссальные водяные змеи, к устью разливаются в такую ширь, что невозможно сказать, находишься ты еще в реке или уже в океане, или и там и там. Мы, судя по всему, шли в открытую Атлантику, но по сути дела пересекали необозримый залив. Слабое дыхание мощных юго-восточных пассатов еще овевало наши щеки справа; нестерпимый желтый блеск неба на западе угасал, сменяясь густым оранжевым, а за ним бронзовым и алым, как голубиная кровь, – спускалась бархатная ночная тьма.
Наш моторчик все еще пыхтел, и за кормой вспыхивали оранжевые фосфоресцирующие искры. Мы поужинали на ходу, медленно приближаясь к полоске на горизонте, которая стала черной, как тушь.
Вскоре ее уже нельзя было назвать полоской, и при свете фонаря с пятью батарейками мы наконец рассмотрели в первый раз, какая растительность обрамляет эти мутные волны. Мы единодушно решили, что в жизни не видели более сомкнутой, холодной, бесчувственной и бесполой массы зелени. Стена состояла из деревьев – мангровых, как вы, наверно, догадались, высотой не более тридцати футов, одинаковых, с мелкой голубовато-зеленой листвой, тонкими, торчащими как попало ветками и хилыми стволами, которые, не успев собрать к себе все ветки, снова разбегались рыхлой путаницей кореньев, похожей на плетеные корзинки для омаров. Эти бесстрастные растения-уроды теснились бесконечными рядами, то вылезая на трехфутовый глинистый откос, то окуная свои холодные пальцы в тихо колыхавшуюся коричневую воду. Кроны отклонялись от нас, словно шарахаясь от напора пассатов; между стволами гнездилась стоячая, сырая и черная тьма, и ни звука, ни шороха не доносилось из чащи – ни одно ночное насекомое не шевельнулось, не застрекотало – это был беззвучный, мертвый мир.
Мартинеус прилежно мерил глубину шестом и выкрикивал цифры на голландском – странном и незнакомом нам – языке. Он занялся этим делом, как только стемнело, – тогда мы были за много миль от берега, но у здешних побережий сплошные отмели. То и дело нам приходилось лавировать туда-сюда, чтобы миновать илистую или песчаную отмель, где воды было по щиколотку. Мы подобрались уже вплотную к мангровым корням, а воды едва хватало, чтобы держаться на плаву.
В порыве энтузиазма Уолтер и Мартинеус накануне заявили нам, что до кита можно добраться от Парамарибо за четыре часа. Прошло целых шесть часов, а мы все еще ползли на моторке вдоль стены мангровых, высматривая вышеупомянутого кита. Несколько раз они поднимали крик, уверяя, что видят его, но каждый раз это оказывалась топкая илистая отмель, и мы тащились дальше. Наконец мы вошли в залив, который оказался достаточно большим, чтобы его можно было разглядеть в кромешной тьме, и разгорелся великий спор на местном диалекте, который называется «таки-таки» и всегда звучит, как перебранка. Выяснилось, что все хорошо знают этот залив и что кит лежит на том его берегу, который мы уже миновали. Поэтому лодку повернули и пошли обратным курсом.
Однако прямо посередине залива мы встали, как на приколе, и, глянув за борт, увидели потрясающее зрелище. Прямо у нас на глазах бурые волны превращались в мелкую зыбь и просто-напросто исчезали. Через две минуты мы сидели в полном безмолвии, только издалека доносился плеск – накатывающие с океана волны боролись со встречным потоком. Отлив – это по сути дела отступление воды вспять. Мы стали свидетелями самого эффектного отлива, какой нам только приходилось видеть.
Не стоило и пытаться выгрузить наше снаряжение на берег – мы застряли в море жидкой грязи, притом посередине залива. Ночь была ясная, ветерок улегся, но, так как стояла середина дождливого сезона, я предложил на всякий случай соорудить какой-нибудь навес, выпить чаю на ночь и укладываться спать. Предложение было принято единогласно, и Уолтер с Мартинеусом отправились на берег вырубать шесты, причем способ их передвижения оказался весьма оригинальным. В грязи плавать нельзя, но и ходить по липкой жиже тоже невозможно. Если в воде можно плыть или идти ко дну, то по этой жидкости удается разве что скользить, поэтому ялик был превращен в подобие саней или лыж, и наши друзья, держась за борта руками, толкали его вперед и как бы шагали по грязи, погружаясь в нее выше колен. Они ушли в темноту, и только прыгающий огонек фонаря мелькал среди деревьев. Внезапно раздался громкий крик.
– Мы нашли рыбу-кит! – возвестили они.
Вскоре они вернулись и рассказали, что, оказывается, громадный кит продрейфовал вдоль берега и его прибило к нему как раз напротив того места, где мы застряли. Они принесли несколько длинных шестов, воткнули их в грязь вокруг лодки и натянули навес. Наконец все улеглись спать.
Сон, даже на банке шириной в фут, сладок для утомленного путника, а мы вдобавок дышали славным морским воздухом; но в некий неведомый час среди ночи – примерно за двадцать пять сигарет до рассвета – наша грязевая стоянка превратилась в адский кошмар. Нам случалось сдирать с себя клещей, облеплявших все тело – по одному на квадратный дюйм; от укусов песчаных блох мы оказывались как бы в пижамных штанах в красный горошек;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93