Я начинал выходить из себя, подстегиваемый укусами крупных муравьев (еще одно прискорбное обстоятельство, неизбежное при ночных вылазках), которыми была усыпана вся окружающая растительность. Каприате не изменял его обычный энтузиазм, так что мне пришлось собрать все свои силы ради интересов науки, «престижа белого человека», таинственного мусорного дождя и прочего, чтобы не сдаваться. Но все эти благородные побуждения испарились, когда, преодолев особенно колючую живую изгородь, я увидел цветок бализё и из его ярко-красного, напоминающего формой соусник, венчика на меня уставились два черных глаза. Я уставился на них сам, и они постепенно и опасливо скрылись в глубине чашечки, то и дело украдкой поглядывая через край. Глазки были небольшие, выпуклые до шарообразности и принадлежали сплющенной мордочке бледно-желтого цвета, выражавшей, несмотря на малый размер, достоинство, если не величие.
Я крайне осторожно подвинулся поближе и заглянул внутрь цветка. Как обычно, его бокаловидная чашечка была до краев наполнена водой. Там притаилась крохотная лягушка, которая изо всех сил дышала и глазела, – мне всегда кажется, что эти хрупкие существа тратят на пыхтенье и глазенье последние силы. Мне сразу бросилось в глаза загадочное явление – спинка у лягушки, похоже, лопнула, и из нее вылезали малоприятные на вид внутренности. Это было не очень эстетичное зрелище: что бы там ни лезло наружу, оно просвечивало и отливало тошнотворной синевой, как клубок тонких кишок, распираемых газами.
Единственный способ ловить лягушку (если под рукой нет нашей патентованной ловушки из тонких проволочных рамок, обтянутых черной сеткой, которую захлопываешь, как гигантские ножницы, – но тогда мы ее еще не изобрели) – хватать ее и все, что попадется вместе с ней, в горсть без промедления и не колеблясь. Так я и сделал, но слишком переусердствовал: вода из чашечки цветка брызнула во все стороны, окатив и мою голую шею. Это меня несколько отвлекло, а когда я разжал ладонь, лягушки там не оказалось. Трудно передать, какая досада и горечь накатывают на человека в таких случаях: кругом бездонная ночная тьма, а тут крохотные лягушечки прыгают бог знает куда. Я механически по привычке стал осматривать все вокруг, но фонарь, пострадавший от брызг, был при последнем издыхании.
Мне показалось, что я вижу ускользнувшую добычу на большом листе, но стоило пошевельнуться, как она пропала. При малейшем моем движении что-то опять принималось прыгать туда-сюда. Эта пантомима длилась несколько минут, причем я вращался, как пляшущий дервиш, снятый «рапидом»,[iv] а муравьи грызли меня как хотели. Фонарь светил так слабо, что я решил наконец его протереть. Взглянув на стекло, я увидел прилипшую к нему лягушку с раскинутыми лапками; она все так же усердно дышала и пялила глазки, но при этом стала совершенно прозрачной, как на рентгеновском экране. То, что сидело на листе или металось в разные стороны у меня перед глазами, и вправду было лягушкой, сидевшей на фонаре, а я сам вызывал эти загадочные перемещения. Когда лягушка (самочка, как выяснилось позднее) оказалась у меня в руках, я во все горло стал звать Альму, начисто позабыв про зверька в кроне, охота на которого требовала полной тишины, о чем мне и напомнил Каприата. К моему стыду, Альма была у меня под боком; она протянула мне пробирку – как раз такую, какая была нужна, и, естественно, спросила, зачем я так ору.
В это время Каприата пришел в неописуемое волнение:
– Глядите, глядите! Я его вижу! Ружье давайте! Скорей!
Мы оба осторожно приблизились и направили лучи двух фонарей туда, куда он показывал. С пальмового листа свешивался тонкий хвостик; его обладатель был невидим. Пока мы смотрели, высунулся другой хвост и раздался громкий визг. Вниз посыпалась масса всякой трухи, лист пальмы раскачивался как пьяный, хвосты то свешивались, то убирались в листву; наконец я выпалил наугад. Новая лавина мусора сорвалась вниз, пальмовый лист, перебитый почти пополам, переломился и упал наружу, на зеленую массу растений. Мы ждали, прислушиваясь, когда шорох мусора затих. Ничего – полнейшая тишина. Визг снова послышался – только с другой стороны. Мы обогнули ствол, и все почти в точности повторилось. Затем снова воцарилось молчание, после чего опять посыпался мусор.
Я был уверен, что дробь задела зверьков. Мы все считали, что один из них свалился внутрь кроны дерева, а второй, видимо, ранен. После обсуждения всевозможных вариантов я полез на дерево с фонарем в зубах, пользуясь на своем извилистом пути попадавшимися под руку лианами. Ни за что не поверю, что кто-нибудь, кроме жителей Океании, может взбираться по прямым стволам пальмы, как обезьяна.
Добравшись до нужного места, я столкнулся с несколькими препятствиями, по преимуществу утыканными острыми шипами. От соседнего дерева к пальме тянулся громадный сук, скрывавшийся в ее кроне. Я спустился с него как можно осторожнее и принялся обшаривать широкие листья бромелиевых. Вся эта конструкция напоминала висячие сады и была гораздо гуще любой живой изгороди.
Как только я касался очередного листа, с него резво сыпалась и разбегалась, прячась в соседних листьях, Целая армия мокриц. Я вспомнил, что недавно кто-то набрал с бромелиевых на Тринидаде мокриц, которые оказались видом, неизвестным науке, поэтому вырвал Целиком несколько растений и, окликнув своих помощников, чтобы побереглись, швырнул пучки вниз, приказав хорошенько обыскать их и собрать мокриц.
Я отвлекся от поисков еще раз, увидев два птичьих гнезда, висевших почти бок о бок, в которых сидели робкие маленькие обитатели, глядя на меня кроткими глазами, – они не улетели, несмотря на обстрел прямой наводкой и на поднятый нами переполох.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93