И сама я была умной и честолюбивой женщиной с весьма недурным голосом – возможно, и не таким, как у настоящей оперной примадонны, но, в общем, довольно приятное сопрано. Я была миловидна и обладала во всех отношениях сценической внешностью. Как бы ни сложилась моя жизнь, стала бы я профессиональной певицей или преподавала бы вокал, я мечтала об одном: посвятить свою жизнь любимому делу и прожить ее вместе с восхитительным человеком, который меня боготворил. И все это отнял у меня Виктор Карсвелл.
Я познакомилась с Джоном Харрингтоном в Провиденсе, когда училась на факультете искусств. Он зашел за кулисы после окончания студенческой постановки «Богемы», в которой я пела партию Мими, и преподнес мне красную розу. О чем-то подобном мечтает каждый певец с самого начала певческой карьеры, но я не могла предположить, что такое может произойти в моей жизни так скоро. Я ведь тогда еще училась на последнем курсе университета. В наши дни очень мало молодых людей, любящих оперу и в качестве своих кумиров избирающих оперных певиц. Признаюсь откровенно, Джон был далеко не тем принцем, о котором я мечтала, – он был очень худой, крайне нервный и впечатлительный. Он говорил так быстро, что даже после того, как он вручил мне розу, я не совсем поняла, что же все-таки произошло.
Наверное, он заметил, насколько я смутилась – притом на мне был грим чахоточной девушки, – и потому покраснел, извинился и уже хотел ретироваться. Но даже несмотря на то, что я не поняла ни слова из того, что он сказал, я была ему страшно благодарна и, увидев, что он уходит, окликнула его. Я смогла произнести лишь «Подождите!». Он обернулся. Это было самое прекрасное мгновение всей моей жизни.
Летом следующего года мы поженились и переехали в квартирку, располагавшуюся совсем неподалеку от университетского кампуса, на четвертом этаже старого дома, прямо над кронами деревьев. В теплые деньки мы любили распахивать настежь окна. Я стояла у окна и пела, а Джон сидел на пожарной лестнице с ноутбуком на коленях и работал. В основном мы жили на стипендию. Кроме того, Джон давал частные уроки, а я порой выступала на свадьбах и юбилеях. Конечно, мы были очень бедны, едва сводили концы с концами, но при этом мы были очень счастливы. К тому времени я успешно прошла прослушивание для нескольких небольших театров, а парочка довольно солидных исторических факультетов проявила интерес к Джону благодаря знакомству с главами из его диссертации. Мы были на пути к настоящему жизненному успеху.
Работа Джона была очень интересной и важной – совершенно новый подход к исследованию колдовства в Европе на пороге Нового времени. Джона нельзя было назвать нескромным человеком, но он прекрасно понимал, что занимается чем-то принципиально новым. Как-то, придя домой, он сообщил мне, что заведующий кафедрой охарактеризовал его работу как самый значительный труд в данной области со времени Кита Томаса. Мне подобный комплимент, естественно, ничего не говорил, однако Джон в течение нескольких дней после того Пыл, что называется, на седьмом небе от счастья и гордости.
Единственной тучей, омрачавшей наш горизонт, был диссертационный совет Джона. Я до сих пор не понимаю всех нюансов их политики, хотя, Бог свидетель, Джон много раз пытался объяснить мне, в чем там дело. Но я артистка, а не ученый. Из того, что он мне рассказывал, я уяснила, что там имела место какая-то межпоколенческая схватка, причем гораздо более ожесточенная, чем обычное соперничество между пожилыми профессорами и молодыми амбициозными аспирантами.
Виктор Карсвелл был самым неприятным представителем старшего поколения. Когда-то он сам был научной звездой, но теперь для него наступила пора заката. Джон объяснил мне, что Карсвелл занимается в основном лишь скрупулезными архивными изысканиями. Его уже начинало обходить молодое поколение, представители которого писали более смелые, интересные и новаторские работы. Эти ребята занимались тендерной историей, социальной историей, историей культуры, как, к примеру, и Джон. Большинство диссертаций, защищавшихся в Провиденсе, проходило без рецензий Карсвелла. Со временем у него вообще не осталось аспирантов, и он оказался вне диссертационных советов.
Проблема заключалась в том, что незадолго до того Карсвелл тоже заинтересовался проблемой колдовства на заре Нового времени в Европе. По словам Джона, Карсвелл просто собирал и переводил различные первоисточники по проблемам оккультизма. Причем он отбирал очень странные источники, ненадежные или незначительные, не добавлявшие ничего нового к пониманию эпохи, явно сфальсифицированные источники, которые в науке никто всерьез не воспринимал, писания сомнительного происхождения. Однако в силу совпадения тематики даже заведующий кафедрой Джона не мог не включить Карсвелла в совет по защите диссертации Джона. «Из соображений справедливости», – заметил заведующий кафедрой. Бесхребетный был человечишка.
Так или иначе, целый год жизни Джона, а следовательно, и моей превратился в настоящую пытку. Карсвелл сделал все, что в его силах, чтобы помешать Джону, на каждом шагу подставляя ему подножки. Он подверг моего мужа самым разнообразным бессмысленным и бесполезным испытаниям, заставлял его составлять безумно подробные примечания, которые уже давно никто не делает, подвергал сомнению практически все его утверждения, которые не были простой констатацией факта, а подчас даже и их. Он попытался помешать Джону получить грант для поездки в Европу, навалил на него непомерное количество лекционных часов, старался не допустить публикации отдельных глав из диссертации в журналах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57