Я ей говорю, – тут Бойлан сурово нахмурился: – «С какой стати ты назвалась Виргинеллой, „маленькой девственницей“? Хочешь быть девственницей, – говорю я ей, – так будь большой девственницей, девственницей мирового класса». Видите, в чем проблема, сестра? Один ваш обет мешает другому. Она так смиренна, что не смеет громко заявить о своем целомудрии. – И новый кусочек французской булки с маслом исчез у него во рту.
– Я бы хотел кое о чем спросить, – вмешался Джек.
– Прошу вас.
– Зачем вы ездили в Никарагуа?
– Прямо в лоб, да? Я отвечу, не сомневайся, Джек. – Бойлан удовлетворенно откинулся, не выпуская из рук стеклянную кружку с пивом. – В пасхальное воскресенье, всего лишь месяц тому назад, я посетил кладбище Миллтаун. Это под Белфастом, на Фоллс-роуд, по дороге в Антрим, – пояснил он. – Мы отмечали семидесятую годовщину восстания тысяча девятьсот шестнадцатого года. Собрались под дождем в лютую стужу, чтобы почтить наших мертвых…
– Зачем вы ездили в Никарагуа? – повторил Джек.
– Спрашивай-спрашивай, на этот раз пистолета в руках у тебя нет, – усмехнулся Бойлан. – Ты славный парень, Джек, только нетерпелив, а оттого все время допускаешь промахи, верно? Сам не смог разобраться ни во мне, ни в этой ситуации, вот и привел эту красавицу-монахиню посмотреть на меня. А неуверенность в себе заставляет тебя перебивать мой рассказ как раз в тот момент, когда я пытаюсь объяснить, как я познакомился с никарагуанцами. Может показаться, – теперь он снова обращался к Люси, – будто я все хожу вокруг да около, будто я склонен к излишнему красноречию, что вообще свойственно революционерам, но я опускаю подробности. Вас интересует, что сандинисты делали в Ирландии холодным пасхальным утром?
– Что они вообще там делали? – уточнила Люси.
– Если вам кто-нибудь скажет, будто мы связаны с террористами, не верьте. Эти парни из Никарагуа – музыканты, их ансамбль называется «Герои и мученики». Они сражались за свободу, как и мы, они победили и приехали к нам, чтобы в песнях, в балладах рассказать нам о своей борьбе. Эти песни находят отклик в душе каждого человека, сражающегося за свою страну. Я был вдохновлен и решил поехать в Никарагуа вместе с «Героями и мучениками», тем более что у меня там старший брат, я его не видел почти десять лет. Скромный священник-иезуит, пасет свою паству в деревушке Леон.
Джек уставился на Бойлана. Попробуй-ка подлови этого парня, который с невинным видом попивает пиво, утирая рот тыльной стороной ладони! Он и тут, и там, он повсюду. И кузина-то у него монахиня, и брат – священник.
– Леон вовсе не деревня, – вставила Люси.
– Да и иезуиты не столь уж смиренны, – добавил Джек.
Но торжествовали они недолго. Бойлана не поймаешь.
– Все относительно, – сказал он. – Город, деревня, священник, революционеры – все зависит от того, как на это посмотреть. Теперь вот «контрас» сделались мятежниками. Каково! Эти палачи, кровавые убийцы невинных людей – мятежники! А люди, живущие в богатстве и довольстве, оплачивают их злодеяния.
На Бойлане был все тот же бесформенный пиджак в «елочку», тот же серый с красным галстук, должно быть, и рубашку он не сменил. Зачесанные назад волосы переливались в свете ресторанной люстры. Теперь он смотрел прямо на Джека.
– Джек, мы-то с сестрицей видели, как убивают невинных людей, а ты это видел? Ты видел? – Вновь откинувшись на спинку стула, Бойлан повернул голову к Люси. – Впервые это было двенадцать лет назад – через месяц будет ровно двенадцать. Я сидел в «Маллигане» за кружкой пива и услышал взрыв, этот ужасный грохот, означающий, что произошло нечто непоправимое… Я помню это по сей день, помню слишком отчетливо, что я увидел, когда вышел на улицу и завернул за угол на Тальбот-стрит. Эти крики и дым, висевший кровавым облаком.
Джек отвел глаза, стараясь не смотреть на сумрачное лицо Бойлана, но Бойлан упорно продолжал свой рассказ, и взгляд Джека вернулся к нему и остановился, прикованный к его глазам.
– И этот запах, навеки застрявший в моих ноздрях. Это не запах смерти, сколько бы ни твердили о нем, это запах человеческих внутренностей, вывалившихся наружу, валяющихся повсюду на мостовой. Какая-то женщина сидела, прислонившись к фонарному столбу, и смотрела прямо перед собой – то ли на меня, то ли в вечность, у нее не было обеих ног.
Джек резко поднялся.
– Что, не по нутру тебе это, Джек?
– Сейчас вернусь.
– Ты должен знать, каково это. Мы-то с сестрой знаем. Верно, сестра?
Джек прошел по ресторанному залу, кивая на ходу знакомым официантам, обходя столики – почти все были заняты, поскольку наступило время ланча, – и пробрался в дальний конец, к столику у самой стены.
Хелен уже закончила обед, посуду убрали, она сидела за чашкой кофе и читала какую-то книгу, низко опустив над ней рыжие волосы, свою завивку-перманент.
– Что читаешь?
Она подняла глаза – в зрачках отразилась, удваиваясь, люстра, – подняла носик, все тот же дивный, тонкий носик с изящно вырезанными ноздрями. Заложив одним пальцем книгу, она закрыла ее и посмотрела на обложку, потом снова подняла взгляд, но уже с другим, хитрым выражением, словно девочка, готовая поделиться своим секретом.
– «Любовь к себе и сексуальность».
– Хорошая книга?
– Неплохая. Смысл в чем: если ты не любишь самого себя, то и в постели удовольствия не получишь. Прежде чем полюбить другого, нужно полюбить самого себя.
– Если не любишь себя? Но как может человек не любить себя? Разве он – не самое главное для самого себя?
– Не знаю, Джек. Видимо, бывают люди, которые себя не любят.
– Думаешь, всякие засранцы понимают, кто они есть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89