Присмотрите за дедушкой, пока я уберу акварели с веранды во флигеле, а то вот-вот разразится гроза.
Он быстро кивает и закрывает лицо ладонями. Она шепчет: «Спасибо!» – и быстро уходит с веранды. На полпути, при ударе грома и шуме начинающегося дождя, Ханна оборачивается.
Шеннон (подошел к дедушке). Дедушка! Дедушка! Давайте-ка встанем, пока нас не застиг дождь. Дедушка!
Дедушка. Что? Что?
Шеннон помогает ему встать. Бережно отводит в глубь веранды. Ханна бежит к флигелю. Мексиканцы быстро убирают посуду, складывают столики и ставят их к стене.
Шеннон и дедушка стоят у стены и смотрят на грозу – так ждут расстрела, бесстрашно глядя на прицелившихся уже солдат.
Мэксин (очень возбуждена, отдает приказания мексиканцам). Pronto, pronto, muchachos! Pronto, pronto! Llevaros todas las cosas! Pronto, pronto! Recoge los platos. Apurate con el mantel! Скорей, скорей, мальчики! Поторопитесь! Собирайте все со столиков! Скорей, скорей! Убирайте тарелки! Скатерть, скатерть складывайте! (исп.)

Педро. Nos estamos danto prisa. Да мы и так спешим (исп.).

Панчо. Que el chubasco lave los platos! Пусть дождем тарелки вымоет! (исп.)


Семейка немцев воспринимает грозу как апофеоз вагнеровской оперы; вскочив на ноги, они восторженно поют, пока мексиканцы убирают их стол. Яркие вспышки молний рвутся в небе, и кажется, будто гигантская белая птица устремилась к вершине горы Коста Верде. Прижимая к груди акварели, появляется Ханна.
Шеннон. Все успели собрать?
Ханна. Да, и как раз вовремя. Вот он, ваш Бог, мистер Шеннон!
Шеннон (спокойно). Да, вижу, слышу, узнаю его. И если он не понял, что я узнал его, то да поразит он меня своей молнией. (Отходит от стены к краю веранды.)
Серебряная пелена дождя, завесившая веранду, поглощает свет, делая очертания фигур на веранде еле различимыми. Все теперь серебрится, блестит. Шеннон протягивает руки под потоки дождя, поворачивает их, словно хочет охладить. Подставляет ладони, чтобы набрать в них воды и смочить разгоряченный лоб. Дождь все усиливается, ветер доносит звуки маримба-джаза. Шеннон отрывает руки от горящего лба и протягивает их сквозь пелену дождя, будто хочет дотянуться до чего-то. Ничего не видно, кроме этих протянутых рук. И вдруг яркая молния освещает у стены фигуры Ханны и дедушки, стоящих позади Шеннона, и в то же мгновение гаснет матовый шар, свисающий с потолка веранды. И пока медленно опускается занавес, яркое пятно света не меркнет на протянутых руках Шеннона. В постановке все эти сценические эффекты не должны заслонять гораздо более важное – людей. Это ни в коем случае не должно быть эффектом «под занавес». Слабая, еле слышная на ветру музыка маримба-джаза из ресторана доносится, пока не зажгутся огни в зале.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Там же, несколько часов спустя. Третий, четвертый, пятый номера слабо освещены. В третьем номере мы видим Ханну, а в четвертом дедушку. За столиком на веранде Шеннон, сняв рубашку, пишет письмо епископу. Все столики, кроме этого, сложены и составлены к стене. Мэксин вешает на веранде гамак, снятый на время обеда. Электричество все еще не зажглось, в номерах горят керосиновые лампы. Небо совсем очистилось, светит полная луна, и вся веранда залита ослепительно ярким-серебряным светом, отражающимся в каждой капле недавнего дождя. Тропический ливень проник всюду, и даже на веранде здесь и там поблескивают серебром небольшие лужицы. В стороне горшок с углями от москитов, которые особенно злобствуют после тропического дождя, как только ветер поутихнет. Шеннон лихорадочно быстро пишет и то и дело хлопает себя по голове, спине, груди, убивая москитов. Он весь в поту, дышит как бегун после длинной дистанции и что-то шепчет про себя, то и дело шумно вздыхая и откидывая назад голову; в отчаянии глядит в ночное небо. За москитной сеткой, на стуле, очень прямо сидит Ханна с маленькой книжкой в руках, делая вид, что читает. Но глаза ее устремлены на Шеннона – словно она его ангел-хранитель. Волосы ее распущены. Дедушка, слегка раскачиваясь взад и вперед, сидит на узкой кровати, явно пытаясь вспомнить строфы новой поэмы, которую пишет уже «двадцать с чем-то лет» и которая, он это знает, будет для него последней.
По временам слышится музыка из приморского ресторанчика.
Мэксин. Что, ваше преподобие, готовите проповедь на будущее воскресенье?
Шеннон. Я пишу очень важное письмо, Мэксин. (Прямой намек, чтобы ему не мешали.) Мэксин. Кому, Шеннон?
Шеннон. Декану школы богословия, в Сьюэни.
Мэксин про себя повторяет: «Сьюэни».
И был бы вам очень признателен, дорогая Мэксин, если бы вы еще сегодня послали его с Педро или Панчо в город, чтобы оно могло уйти рано утром.
Мэксин. А мальчики уже удрали в пикапе в ресторан пить холодное пиво и обнимать горячих потаскушек.
Шеннон. Фред умер… и тем лучше для него…
Мэксин. Дитя мое, вы неправильно понимаете мое отношение к Фреду. Мне его очень недостает. Но последнее время мы уже не только не спали вместе, но даже и не разговаривали по-людски. Никаких ссор, никаких недоразумений. Но если за весь день мы перекинемся парой слов – то уже длинный разговор.
Шеннон. Фред знал, когда меня преследовали мои призраки, ему все бывало ясно без слов. Посмотрит и скажет: «Ну что, Шеннон, опять навалилось?»
Мэксин. Ну вот, а со мной только «да» и «нет».
Шеннон. Может быть, он понимал, что вы стали свиньей?
Мэксин. Ха! Вы прекрасно знаете, как мы с Фредом уважали друг друга. Но вы же понимаете… такая разница в возрасте…
Шеннон. А Педро и Панчо на что?
Мэксин. Слуги… Они недостаточно уважают меня. Если дашь слугам слишком много воли, они перестают вас уважать, Шеннон. А это, как бы вам сказать… унизительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32