Он написал «60 23 10 23», непонятное число, которое запомнилось только потому, что, будучи офицером, я привык запоминать номера: шестьдесят, двадцать три, десять, двадцать три. Он смотрел на меня. Его обгоревшие губы дрожали. Непонятно, издевался он или улыбался. Я постучал себя по лбу.Глухонемой написал: «Соображай, достаточно ясно» — и опять уставился на меня.Я взял у него мел, стер все, что он написал, сам написал: «Ерунда» , кинул мел на пол, растоптал его и бросился прочь из университетских развалин.Неподалеку от сгоревшей столовой мне попался навстречу какой-то маленький человечек. На правой щеке у него была большая черная язва. Он толкал тележку с книгами.— С семинара по немецкой литературе, — сказал он, показывая в сторону сплошных развалин за университетом. Книги ему еще удалось найти. Я взял одну с тележки — «Эмилия Галотти». — Я переплетчик, — объяснил человечек, — со мной работает еще печатник. Мы выпускаем книгу — сто штук, потом еще сто штук. Люди снова читают, становятся настоящими книжными червями. Выгодное дельце! — Он засветился от удовольствия. — Я не умру. Ведь выжил. А на щеке у меня обыкновенная меланома.Я сказал, что Лессинг сложноват для чтения. Он спросил, кто такой Лессинг. Я указал ему на книгу.— Вот эта? — удивился он. — Это не для чтения, а для сожжения. Выпускаю я «Хайди» Джоанны Спайри. Запомните имя: Джоанна Спайри. Классика. — Тут он подозрительно взглянул на меня. — Ты солдат?Я кивнул.— Офицер? — спросил он с угрозой в голосе.Я помотал головой.— А раньше что делал?— Учился в университете.Посмотрев на свою тележку, он мрачно уточнил:— Читал такие вот книги?— Да, и такие тоже, — ответил я.— Черт-те что вы натворили с вашим образованием! — проворчал человечек. — Вы, с вашими дурацкими книжонками…Я спросил, где находится служба обеспечения солдат.— Рядом с ратушей, — ответил он, — может, ты все-таки был офицером?И он засеменил дальше, толкая перед собой тележку,Я пошел обратно через развалины. В разрушенной аудитории нашего семинара я сумел отыскать лишь куски из «Трагической истории литературы» и несколько страниц из предисловия, в которых шла речь об основных понятиях поэтики.Вокзал за университетом был сплошной кучей мусора. Дома, больницы, торговые улицы находились в полном запустении, окна магазинов выбиты. Кафедральный собор стоял на месте. Я подошел к главному порталу и увидел, что «Страшный суд» уничтожен. Я шел по среднему нефу собора, а за спиной у меня, барабаня по полу, падали капли воды.У входа на галерею, прислонившись к стене, стоял какой-то оборванец.— Когда жизнь в опасности, ведь это бодрит, верно? — обратился он ко мне.Я поинтересовался, кто разбил «Страшный суд».— Я, — ответил мужчина. — «Страшный суд» нам больше не нужен.Служба обеспечения солдат находилась неподалеку от ратуши, в бывшей часовне, как мне смутно помнилось. Вокруг стен лежали несколько матрацев и стопка шерстяных одеял. Вокруг каменной купели стояли три стула, а на камне лежал кусок торта. На стенах виднелись бледные следы фресок, но разобрать, что они изображали прежде, было трудно. В часовне никого не было видно.Я несколько раз прошелся туда-сюда. Никто не появился. Тогда я приоткрыл какую-то дверь рядом с купелью. Вошел в ризницу. За столом сидела толстая старуха в металлических очках и ела торт.На мой вопрос, не здесь ли находится солдатская служба, она ответила, уплетая за обе щеки:— Я солдатская служба, — и, проглотив кусок, в свою очередь спросила: — А ты кто такой?Я назвал свой псевдоним:— Рюкхард.Толстуха задумалась.— У моего отца была книга какого-то Рюкхарда, — сказала она, — «Брамсовы мудрости».— «Мудрости брахманов» Фридриха Рюккерта, — поправил ее я.— Возможно, — сказала женщина и отрезала себе еще кусок торта. — Ореховый, — объяснила она.— А где комендант города? — спросил я.Она продолжала есть.— Армия капитулировала, — проговорила она, — коменданта больше нет. Теперь есть только Администрация.Я тогда впервые услышал про эту Администрацию.— Что вы под этим подразумеваете? — поинтересовался я.Женщина облизывала пальцы.— Под чем? — спросила она.— Под Администрацией.— Администрация есть Администрация, — объяснила она.Я смотрел, как она поглощает торт. На мой вопрос, сколько солдат она обслуживает, толстуха ответила:— Одного слепого.— Бюрки? — спросил я осторожно.Она все ела и ела.— Штауффер, — наконец сказала она. — Слепого зовут Штауффер. Раньше у меня было больше солдат. Они все умерли. Они все были слепые. Ты тоже можешь здесь жить, ты, конечно, солдат, иначе бы сюда не пришел.— Я живу в другом месте, — сказал я.— Дело твое, — ответила она и затолкнула остаток торта в рот, — ровно в полдень и ровно в восемь вечера мы едим торт.Я вышел из ризницы. В часовне у купели сидел какой-то старик. Я уселся против него.— Я слепой, — сказал тот.— Как это случилось?— Увидел молнию, — рассказал он, — другие тоже ее видели. Все они умерли. — Он оттолкнул тарелку. — Ненавижу торт. Одна старуха в состоянии есть его с удовольствием.— Вы Штауффер? — обратился я к нему.— Нет, Хадорн. Меня зовут Хадорн. Штауффер умер. А тебя зовут Рюэгер?— Меня зовут Рюкхард.— Жаль, — посетовал Хадорн, — у меня кое-что есть для Рюэгера.— Что же?— Кое-что от Штауффера.— Но он же умер.— У него это тоже от одного умершего.— От какого еще умершего?— От Цауга.— Не знаю такого.— А он это получил от другого, который тоже умер.— От Бюрки? — предположил я.Он задумался.— Нет, — вспомнил он, — от Бургера.Я не сдавался:— Может, все-таки от Бюрки?Он опять задумался.— У меня плохая память на имена, — сказал он наконец.— А меня все-таки зовут Рюэгер, — решился я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22