Старик, не теряя самообладания, неторопливо взял свернутую газету с ночного столика, затем по старой привычке заложил руки за голову.
– Вы убили бедного Форчига, – сказал комиссар.
– Нельзя же позволять таким патетическим тоном безнаказанно подписывать другим смертный приговор, – ответил врач деловитым голосом. – Заниматься журналистикой в наше время стало опасно, и от этого она не становится лучше.
– Что вы от меня хотите? – спросил Берлах. Эменбергер засмеялся.
– Мне кажется, это я должен вас спросить, что вы от меня хотите?
– Вы это прекрасно знаете, – возразил старик.
– Ну конечно, – ответил врач. – Я это знаю. В свою очередь, вы тоже узнаете, что хочу я. – Эменбергер встал, подошел к стене, на мгновение остановился, созерцая танцующие фигуры, потом, очевидно, нажал на какую-то скрытую кнопку или рычаг, и стена бесшумно раздвинулась в обе стороны. За ней была комната со стеклянными шкафами, в которых находились хирургические инструменты, сверкающие ланцеты и ножницы, пакеты ваты, шприцы в жидкости молочного цвета, бутыли и тонкая красная кожаная маска; все было аккуратно разложено. Одновременно на окно медленно и грозно спустился с потолка металлический ставень. Комната осветилась неоновыми трубками, вмонтированными в щели между зеркалами потолка, а над шкафами голубым светом осветился большой, круглый, зеленоватый циферблат часов.
– Вы намереваетесь оперировать меня без наркоза, – прошептал старик. Эменбергер не отвечал. – Поскольку я слабый, старый человек, боюсь, что буду кричать, – продолжал комиссар. – Я не думаю, что вы найдете во мне храбрую жертву.
На это врач тоже не ответил.
– Вы видите часы? – спросил он.
– Вижу, – ответил Берлах.
– Они показывают половину одиннадцатого, – сказал врач и сверил свои ручные часы. – Я буду оперировать вас в семь.
– Через восемь с половиной часов?
– Через восемь с половиной часов, – подтвердил Эменбергер. – Ну, а теперь, я думаю, мы должны кое-что обсудить. Без этого нам не обойтись, после этого я оставлю вас в покое. Как говорят, последние часы приятно побыть наедине. Все идет хорошо. Однако вы причинили мне немало забот. – Он опустился опять на стул, прижав спинку к груди.
– Я думаю, вы к подобным вещам привыкли, – сказал комиссар.
Эменбергер немного помолчал, а потом сказал, качая головой:
– Я очень рад, что вы не утратили юмор. Форчиг был приговорен мной к смерти и казнен. Карлик проделал все блестяще. Это была нелегкая работа для моего глупышки – сначала пройти по мокрой черепице крыши среди кошек, спуститься по вентиляционной трубе, а затем нанести сильный и смертельный удар заводной ручкой по черепу с достоинством восседавшего журналиста. Вы знаете, я ждал как зачарованный в автомашине недалеко от еврейского кладбища эту маленькую обезьяну и думал, справится ли он. Однако этот чертенок всего восьмидесяти сантиметров роста действовал бесшумно и прежде всего незаметно. Через два часа он вновь появился в тени деревьев. Вами же, господин комиссар, я займусь персонально. Думаю, что это не будет затруднительным. Однако, ради бога, что нам делать с нашим старым дорогим другом доктором Самуэлем Хунгертобелем?
– Почему вы заговорили о нем? – спросил старик.
– Ведь он вас привез сюда.
– С ним я никаких дел не имею, – быстро сказал комиссар.
– Он звонил по два раза в день, спрашивал, как чувствует себя его друг, и требовал, чтобы вам передали трубку, – сказал Эменбергер и озабоченно поморщил лоб. Берлах невольно взглянул на часы над стеклянными шкафами. – Без четверти одиннадцать, – сказал врач и задумчиво, без тени враждебности посмотрел на старика. – Давайте вернемся к Хунгертобелю.
– Он был внимателен ко мне и лечил от болезни. В остальном не имеет к нам обоим никакого отношения, – упорно возразил комиссар.
– Вы читали сообщение под вашей фотографией в «Бунде»?
Берлах подумал о том, что хочет узнать врач этим вопросом.
– Я не читаю газет.
– В газете было напечатано, что в отставку ушел человек, очень известный в городе, и, несмотря на это, Хунгертобель поместил вас в моем госпитале под фамилией Крамера.
Однако комиссар не сдавался.
– В госпитале Хунгертобеля я тоже лежал под этой фамилией, – сказал он. – А если он меня когда-либо видел, то все равно не узнал бы – меня так изменила болезнь.
Врач засмеялся.
– Вы утверждаете, что заболели для того, чтобы посетить меня в Зоненштайне?
Берлах не отвечал.
Эменбергер посмотрел на старика печально.
– Мой дорогой комиссар, – продолжал он с упреком в голосе. – Вы не хотите пойти навстречу в моем допросе.
– Я должен допрашивать вас, а не вы меня, – упрямо возразил комиссар.
– Вы тяжело дышите, – озабоченно констатировал Эменбергер.
Берлах не отвечал. Он отчетливо слышал тиканье часов. «Впервые с этого момента я их буду слышать все время», – подумал он.
– Не пора ли признать ваше поражение? – спросил врач дружелюбно.
– Мне ничего другого не остается, – ответил смертельно усталый Берлах, вынул руки из-под головы и протянул на одеяле. – Эти часы, если бы не было часов!
– «Эти часы», – повторил врач слова старика. – Зачем мы бегаем с вами по кругу? В семь ровно я убью вас. Я думаю, что знание этого факта облегчит нам возможность без какой-либо предвзятости обсудить дело Эменбергера – Берлаха. Мы оба ученые, только с диаметрально противоположными целями. Шахматисты, сидящие за одной доской. Ваш ход сделан, теперь моя очередь. Наша игра имеет одну особенность – из нас проиграет или один, или оба. Ваша игра проиграна. Рассмотрим, как обстоит дело с моей.
– Вы проиграете, – сказал Берлах тихо, Эменбергер засмеялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27