ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
И вся Русь таковая: будто бы неслеженая, нехоженая, полоненная снегами, где свежему человеку потеряться, как в омут головой: но меж тем вся земля наша обжита тропинами и путиками, колеями и тележницами, коих и подорожник и кипрей долго не могут взять, пока хоть одна нога да месит ту горбатую дорогу.Злодей не торит дороги, он ее боится. След злодея путан и неожидан, и куда там зверю до человечьего коварства.Зверь не таит своего наброда от чужого глаза, жировая тропа его ведет к водопою иль к житью.Обычно дорогу вяжет человек добрый, без тайного душевного гнета, хотящий жить долго, плодовито и сытно (только бы не мешали ему), и дорога его стоит на веку ровно столько, пока обитает возле мирный, охочий до работы люд. Дорога – это памятник торителю, долгая, незабвенная память, зовущая живых к усердию. Кулижка ли земли, чищеница ли, новина посреди дремучего лесу иль замысловатая среди кочкарника тропинка – это вехи человечьего житья, зарубки времени и единственно долгие и незамирающие знаки сердечной памяти… Кириллова чищенка, Ананьин мег Мег – колено реки.
, Степанидин родник. Может ли большее напоминание по себе оставить человек на земле. Столько же, пожалуй, живут на слуху отъявленные злодейства, дьявольские проказы.Пространны русские земли, неисчислимы и заповедные дороги. По одной из них попадали двое хожалых. Многие мечтали побывать в Беловодье, да что-то никто пока не хваливался.В первой же зимовейке пришлось задержаться, и надолго.Неделю не сыпали по-человечьи. Звериный ночлег под еловым выворотнем не пришелся впору смотрителю. Кабы у нодьи Нодья – костер.
под боком, жарко пылающей до утра, и можно бы перемочься, но большой огонь разводить опасались, варили мучные пустоварные щи на малом жару, заправляли бараньим салом, и только одно желали: как бы попасть в схорон, в надежное затулье, да чтоб крыша над головою, а под боком примост из еловых плах. Чем дальше были от житья, тем более страшился смотритель, ибо прегрешенье его возрастало, а значит, росло и наказанье. Что там ад перед карою исправника? И живое воображенье рисовало Бог знает какие мученья, от коих сердцу впору зайтись и захлебнуться. Не раз и не два в долгом пути повторял смотритель: «Одного злодея хватит на целый свет, чтобы жизнь стала невыносимой». Смотритель запаршивел, губы обметало лихорадкою, и по той тоске, что заселилась в его голубиных глазах, Донат решил окончательно, что надея на вожака худая и надо полагаться на себя. К Донату вернулось прежнее здоровье, и кабы не проклятущие ночи, когда от холода становую кость наоборот вывернет, можно бы жить. С каждой верстою душа его успокаивалась и располагала к долгому пути.Уж который день дорогу били целиною; снег уже спекался, но пока худо держал, наст обре́зал, искровенил одной кобыле ноги, и ее пришлось бросить на потеху волкам. Смотритель больше не разговаривал, так казалось, что он затаил к Донату ненависть, и на крохотном, с кулачок лице жили лишь мерцающие сумасшедшие глаза. И однажды смотритель показал пальцем в дальний конец седловинки, где маревил редкий березняк, и сказал, что там кабыть будет зимовка. Донат не поверил и спросил лишь из одного желания слышать чужой голос:– Надо полагать, вам здесь случалося бывать?– Да нет, не случалося бывать, – ответил смотритель, – но я видел ее во сне.«Заговаривается», – решил Донат и начал топтать лыжню далее, чтобы следом провести лошадь. Пар подымался над его холщовым кабатом, длинной, по колена рубахой, а в черных разводах спина уж давно не просыхала от пота. Ответ смотрителя смутил Доната и вызвал лишь раздражение. Он вернулся к саням, дернул, натянул на плечо вожжи, выворачивая лошади морду, – скотина уросила, скалила молодые зубы и стонала той внутренней болью, которая непонятным образом передается человечьему сердцу. Донат видел, как тяжело животине, и от этого еще более злобился и, не сдерживая кулака, несколько раз ткнул лошади в губы, выбивая из них сукровицу. И каждый раз, будто случайно, из-за лошадиной головы он схватывал взглядом крохотную фигурку смотрителя, закутавшегося в медвежью полость и гулко, до слезы, бухающего в заиндевелую шерсть. «Хоть бы встал да и помог, байбак, – думал Донат и ненавидел спутника все навязчивей и сильнее. – Закоим и поперся, собака. Только меня смутил да на изгон погнал».И верно, у края ви́ски Виска – пролив.
, где начиналось таежное озерцо, стояла охотничья избенка, более похожая на звериное логово. Смотритель пытался встать, но заплелся ногами и пал лицом в снег, высек искру из глаз, руки проткнулись скьозь наст; как младенец, Каменев беспомощно лежал, надеясь тут же и умереть. Он и не пытался встать, не бился рыбою об лед, а распластался, как меховая кукла, и Донат, разнуздывая лошадь и насыпав ей из последнего овса, с любопытством наблюдал за провожатым. Вместо жалости он услышал в груди отвращенье и испугался этого. Солнце слепило, отражалось от наста, снег сиял и вспыхивал, располосованный синими тенями. И Донат не столько устыдился недавним жестоким мыслям, как вдруг в этот благостный день испугался грядущей одинокой смерти. Счастлив тот, кто отходит в окружении близких; но каково помирать, как шелудивой собаке, в собственных нечистотах? Грядущее одиночество так болезненно почувствовалось, что Донат тихонько вскрикнул и поспешил к распластанному смотрителю. Вы́ходить надо провожатого, вы́ходить, хоть из кожи вон… Каменев был ровно без чувств, знать, сомлел, задохся, он оказался таким легким, почти пустым, изжитым, и всего весу в нем, пожалуй, что тулупец с детского плеча.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196
, Степанидин родник. Может ли большее напоминание по себе оставить человек на земле. Столько же, пожалуй, живут на слуху отъявленные злодейства, дьявольские проказы.Пространны русские земли, неисчислимы и заповедные дороги. По одной из них попадали двое хожалых. Многие мечтали побывать в Беловодье, да что-то никто пока не хваливался.В первой же зимовейке пришлось задержаться, и надолго.Неделю не сыпали по-человечьи. Звериный ночлег под еловым выворотнем не пришелся впору смотрителю. Кабы у нодьи Нодья – костер.
под боком, жарко пылающей до утра, и можно бы перемочься, но большой огонь разводить опасались, варили мучные пустоварные щи на малом жару, заправляли бараньим салом, и только одно желали: как бы попасть в схорон, в надежное затулье, да чтоб крыша над головою, а под боком примост из еловых плах. Чем дальше были от житья, тем более страшился смотритель, ибо прегрешенье его возрастало, а значит, росло и наказанье. Что там ад перед карою исправника? И живое воображенье рисовало Бог знает какие мученья, от коих сердцу впору зайтись и захлебнуться. Не раз и не два в долгом пути повторял смотритель: «Одного злодея хватит на целый свет, чтобы жизнь стала невыносимой». Смотритель запаршивел, губы обметало лихорадкою, и по той тоске, что заселилась в его голубиных глазах, Донат решил окончательно, что надея на вожака худая и надо полагаться на себя. К Донату вернулось прежнее здоровье, и кабы не проклятущие ночи, когда от холода становую кость наоборот вывернет, можно бы жить. С каждой верстою душа его успокаивалась и располагала к долгому пути.Уж который день дорогу били целиною; снег уже спекался, но пока худо держал, наст обре́зал, искровенил одной кобыле ноги, и ее пришлось бросить на потеху волкам. Смотритель больше не разговаривал, так казалось, что он затаил к Донату ненависть, и на крохотном, с кулачок лице жили лишь мерцающие сумасшедшие глаза. И однажды смотритель показал пальцем в дальний конец седловинки, где маревил редкий березняк, и сказал, что там кабыть будет зимовка. Донат не поверил и спросил лишь из одного желания слышать чужой голос:– Надо полагать, вам здесь случалося бывать?– Да нет, не случалося бывать, – ответил смотритель, – но я видел ее во сне.«Заговаривается», – решил Донат и начал топтать лыжню далее, чтобы следом провести лошадь. Пар подымался над его холщовым кабатом, длинной, по колена рубахой, а в черных разводах спина уж давно не просыхала от пота. Ответ смотрителя смутил Доната и вызвал лишь раздражение. Он вернулся к саням, дернул, натянул на плечо вожжи, выворачивая лошади морду, – скотина уросила, скалила молодые зубы и стонала той внутренней болью, которая непонятным образом передается человечьему сердцу. Донат видел, как тяжело животине, и от этого еще более злобился и, не сдерживая кулака, несколько раз ткнул лошади в губы, выбивая из них сукровицу. И каждый раз, будто случайно, из-за лошадиной головы он схватывал взглядом крохотную фигурку смотрителя, закутавшегося в медвежью полость и гулко, до слезы, бухающего в заиндевелую шерсть. «Хоть бы встал да и помог, байбак, – думал Донат и ненавидел спутника все навязчивей и сильнее. – Закоим и поперся, собака. Только меня смутил да на изгон погнал».И верно, у края ви́ски Виска – пролив.
, где начиналось таежное озерцо, стояла охотничья избенка, более похожая на звериное логово. Смотритель пытался встать, но заплелся ногами и пал лицом в снег, высек искру из глаз, руки проткнулись скьозь наст; как младенец, Каменев беспомощно лежал, надеясь тут же и умереть. Он и не пытался встать, не бился рыбою об лед, а распластался, как меховая кукла, и Донат, разнуздывая лошадь и насыпав ей из последнего овса, с любопытством наблюдал за провожатым. Вместо жалости он услышал в груди отвращенье и испугался этого. Солнце слепило, отражалось от наста, снег сиял и вспыхивал, располосованный синими тенями. И Донат не столько устыдился недавним жестоким мыслям, как вдруг в этот благостный день испугался грядущей одинокой смерти. Счастлив тот, кто отходит в окружении близких; но каково помирать, как шелудивой собаке, в собственных нечистотах? Грядущее одиночество так болезненно почувствовалось, что Донат тихонько вскрикнул и поспешил к распластанному смотрителю. Вы́ходить надо провожатого, вы́ходить, хоть из кожи вон… Каменев был ровно без чувств, знать, сомлел, задохся, он оказался таким легким, почти пустым, изжитым, и всего весу в нем, пожалуй, что тулупец с детского плеча.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196