Он засобирался, заспешил, скоро нагрузился и поволокся следом: грудь сразу забило холодным воздухом и горечью, но Крень упорно перемогал себя, не давал передышки. Только на краю своего подворья, слегка затаившись в тень чужого дома, он споткнулся и застыл, как бы из окна озирая мир, внезапно открывшийся ему.
Крень посмотрел в небо, играющее переливчатым светом, на истекающую брусничным соком луну и подумал, что быть морозам. Больше ничего не отметилось и не стронулось в его душе. Еще он подумал вдруг, что он вроде бы умер когда-то и сейчас вот снова явился на землю.
Это случалось с Кренем, когда побеждала его душевная болезнь и он проваливался в бездну, пронизанную вихрями и багровыми сполохами, а потом с великим трудом и тоскою выплывал из нее. Он и сейчас было решил, что начался приступ, ибо так стеснилась грудь и захотелось кричать. А может, его позывало на вопль это невиданное ранее небо, похожее на расцветший молодой луг? Не лай вырвался изо рта, и не волчий тоскливый подвыв, и не лисье сварливое тявканье; он закричал вдруг: «А-а-а!»
Так кричат сильно испугавшиеся люди.
Может, это было небо его юности, забытое совсем и неожиданно всплывшее в памяти?
Он тогда ехал на розвальнях рекою, притулившись спиною к спине отца, еще не очнувшийся совсем от сна и грезивший о избяном тепле, о вкусных хлебных запахах, сочившихся из только что протопленной печи, и сквозь померклые ресницы вдруг пробилось вот такое же изумрудное небо с клюквенно-сочной луной, похожей на таз, полный варенья, и пузырчатая пена, поднявшаяся шапкой, тихо сползает набок и капает через край в розовое облако. Он тогда оробел и замерз не столько от холода, сколько от внезапного восторга, случившегося впервые. Потом Крень вырос, жил трезво, и восторг больше не повторялся.
Сейчас бобыль ждал чего-то, глаза его остыли, но от напряжения накипела не похожая на слезу студенистая влага. И он увидал глубокие, похожие на медвежьи, следы, наискось рассекшие снежную целину. Вот только что кто-то прошел к его баньке и скрылся за кострами. И когда Крень закричал: «А-а-а!» – тот, неведомый дозорный выскочил из-за поленницы и кинулся за угол ближней избы. Бобыль разглядел лишь нейлоновую городскую куртку с мятым тощим воротником, скомканную волосню до плеч и твердые серые валенки с загнутыми голяшками. Парень трудно выдирал ноги, и волосы его тряслись, как грива.
«Тебе че-го, за-ра-за!» – визгливо возопил старик вослед: его трясло, он решил, что его обокрали. Догнать бы, намять бока, вызнать, чего хочет паршивец, да куда там, разве совладаешь! Нетопырь, леший, он кого хошь обратает.
На плахе крыльца топтались и замок трогали, но внутрь баньки не попали – это сразу решил бобыль, подчиняясь неведомому чутью. И сразу успокоился, только руки по-стариковски мелко дрожали, когда откидывал с проушины кованую скобу и обрывал полоски папиросной пленки. Сверток с золотом он нашел на столе и даже растерялся поначалу, когда увидел его, совершенно забыв, что так и оставил его у окна. Это случилось впервые и потрясло Креня. Берлога выстыла, старик притомился, ему хотелось обогреть нутро, расслышать ласковое слово. Но сил не было, чтобы затопить печурку. Крень опустился на койку, прогнувшуюся до полу, и заплакал. В фонаре неожиданно прогорел керосин, и огонь, прощально пышкнув, умер. Ночь сразу вернулась в баньку, и даже в тонкую щель меж окном и одеялом не пробивался густой небесный свет. Старик с трудом положил ноги на одеяло, одна возле другой, и, не раздеваясь, уснул. Бобыль во сне плакал навзрыд, и слезы его были пресными, как натаявший снег: они копились в глубоких складках морщин, в жесткой длинной щетине и напитывались запахом затхлой, давно не мытой кожи.
Креню снилась какая-то безликая толпа, окружавшая церковь. Люди опутывали жидкое, крашенное известкой строение неводами, подвешивая их на колья. На взлобке стоял ничем не примечательный человек, но оттого, как он в особинку отдавал приказания, и какой от него исходил особый дух, Креню понималось, что это главный. На кресте, сжавшись в комок, сидел человек и плакал. «Убить его, убить! – кричал неведомый голос, будораживший толпу. „Живьем взять, он нам нужен живьем“, – сказал главный. И вот Крень уже видит себя на кресте, чуть ниже страдальца: он поднимает глаза и различает стертые, в желтых мозолях пятки, больше похожие на копыта.
«Ты кто?» – спросил Крень, осматривая худое тело и вроде бы не узнавая его. «Ты что, позабыл? Я устал… Я хочу на землю». Крень опустил голову и увидел одни руки, их было много, лес рук, и они тянулись так высоко, готовые сдернуть мужика за полы пальтюхи. «Тебе нельзя туда, нельзя, – вдруг отрешенно, не понимая смысла слов, сказал Крень. – Я привяжу тебя, тебе рано». И, плывя в воздухе вокруг креста, Крень ловко растянул руки страдальца и обмотал вервью, а тело притянул к древу тугим рыбацким узлом. Он хотел еще посмотреть в лицо, но увидал только высокий, глянцевито-желтый лоб и лысый просторный череп с кудрявой скобкой над плотно прижатыми ушами. «Кто ты, скажись!» – с жалобой и злобой попросил Крень, но тут в его сердце натянулась невыносимая боль, воздух в груди пропал, бобыль вскрикнул и камнем полетел в толпу. И если бы он упал на жадно протянутые руки, они бы растерзали его.
Но Крень проснулся и по случайному блику света у кромки стола понял, что день на дворе. Свой схорон он выдал неожиданной гостье и уже неделю топил. Вот и сейчас он разживил плиту, и, пока пеклась навага, грудку золота старик разметал по столу, пропуская монеты сквозь пальцы и не чувствуя обычного душевного удовольствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133