ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
.. Я пыталась. Да-да, я пыталась... Но, оказалось, там не по мне. Я не готова. – Марфа наконец докончила рюмку, поставила в подол натянутой юбки, обмакнула мизинец в хрустальный сосуд и, поелозив по донцу, сунула палец в рот, как пустышку... Нет, не так проста эта гуманитарная барышня... Каждое ее движение носило определенный смысл и в то же время было по-детски простосердечным. Так ловко, так искренне нельзя играть, просто немыслимо, хоть бы и сто лет проработай под началом верткого во всех отношениях Марка Захарова. Она действительно смеялась, она дразнила, она дурачилась, уже едва сдерживая себя, и сквозь нахальство в надломленном голосе слышались близкие слезы искренности. Душа женщины по-белужьи ревела...
«Но я-то не блудня, хотя во мне и бушует пламя, я не хочу гореть в адском огне! – возвышенно гордясь собою, подумал я, в то же время жалея барышню. – Милая Марфинька, ну что я могу с собою поделать? Не могу я обойтись с тобою, как уличный пес с сучкою. Мне любви надо, любви и венца... Чтобы нарожать кучу детишек и жить в согласии до конца жизни, как Филемон и Бавкида...»
Мысль моя вдруг оборвалась, я неожиданно для себя зевнул. Нет, я не хотел обижать женщину, но так получилось... Марфа вздрогнула, как от удара.
– Ехать поздно. Значит, пора баиньки, Павел Петрович. Ко мне прошу не приставать, – сухо сказала она, резко встала с дивана, небрежно отстранила меня. Оставалось лишь тупо наблюдать за Марфинькой, словно бы это я, незваный, причалил в чужой дом и по своей воле остался в нем, угнетая своим присутствием хозяйку.
Гостья умело разобрала костлявый диван, с хлопаньем и треском раскинула простыни, взбила подушки, ласково вскидывая их в воздух, чтобы разбудить слежавшееся за целую вечность птичье перо. Сголовьица были ручной работы, материно приданое, которое она сготовила еще в девичестве, теребя перо и набивая наволоки, но, увы, так и не пришлось им погордиться перед свадебщиками. Марфа устраивала постель с такой обыденкой, словно бы век жила здесь; она без спросу находила все нужное, будто сама стирала и отглаживала белье, укладывала в стопки; шарила по шкафам, еще помнящим ласковое шебуршание Марьюшки. Это была женщина из горного племени, с детства приученная к гнездовью, и то, что не свила его до сего дня, наверное, мучительно изводило ее и довело наконец до некоторого расстройства. Порченная городом, театром, науками, необязательностью, ветреностью отношений, лживостью, что обыкновенно царюют в огромных людских скопищах, небрежностью к отцовым заветам, Марфа так внутренне искрутилась, так далеко ускочила от своего девичьего восторженного идеала, что уже не могла разглядеть в будущем ничего доброго... Темень ожидала впереди, одна долгая безрадостная ночь. Тоска изъедала бедную, тоска жизни, и это чувство нельзя было залечить или искоренить....
Так оправдывал я гостью, с жалостью глядя на ее хлопоты, потому что и сам недалеко уехал от нее. Темное, злорадное, любострастное разрасталось во мне с каждой минутою, как на дрожжах, но я не давал ему власти; и в том, что владею собою, не потрафляю дьяволу, находил свое удовольствие. Хотя, что в том дурного, если прыгну к бабе в постелю, зароюсь носом во влажную, пахнущую шампунем подмышку, ведь не силком же собираюсь взять, но по взаимной страсти. «Не случайно же кинуты две подушки, – подумал я, вслушиваясь, как прерывисто шумит в ванной душ. – Марфинька играет, задорит, ставит нарочитые искусные преграды, чтобы заманить меня, распалить охоту, вогнать в ератик, но, как ни искусны женщины в ловле мужиков, всякая их интрижка и ловкий будто бы замысел на самом деле шиты белыми нитками и рассчитаны на ретивых, склонных к блудням кобелей, и не более того... Но меня не провести, не завлечь в коварные сети – я вижу чужие намерения на десять ходов вперед и на десять сажен вглубь...»
Я прошел в передний угол. В окно, как вестница неизбежной беды, светила багровая, надраенная до тревожного блеска луна, похожая на медяный поднос. За книжным шкафом таилась забытая сиротская Марьюшкина кровать с деревянными голыми щитами. Постель была скатана и навсегда засунута на антресоль...
«Мама, мама, и на кого ты меня спокинула? Видишь ли ты, как погибает твой неразумный сын?»
Голову легко вскруживало, сердце плавно то поднималось к горлу, то откатывалось в грудину, вроде бы напевая: «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел...» Во мне возникло такое ощущение, будто весь дом-муравейник выставили на гигантские качели, подвешенные к небесному своду. Меня шатнуло, я на секунду лишь осторожно присел на неровные щиты, дожидаясь, когда выйдет из ванной комнаты Марфинька... Откуда-то издалека, из лесу, окутанного ночною мглою, донесся ласковый голос лешачихи: «Павел Петрович, вы спите?» Я улыбнулся, хотел откликнуться, но язык присох к деснам...
2
Спал я долго и вроде бы беспробудно, но слух мой был настороже. Оболочка моя пласталась бездыханно, а бесплотный дух витал по комнате, сторожил спящую женщину, ловил ее дыхание, касался жестких спутанных волос, приникал к набухшим, горестно измятым губам, соленым от слезы. Мучительно странным было это раздвоение, когда ты упорно заставляешь себя спать, не маяться и не мечтать о зряшном и грешном, но дух твой, отделившись от тела, упорно дозорит, с томлением ловит каждый скрип в комнате и бряк распахнувшейся форточки, нечаянный вскрик на улице и шорох занавеси, надуваемой ветром. К утру я так устал каждой костомахой, так обессилел, словно на мне цепами молотили снопы. Но в какой-то час я вдруг мертвецки забылся, и бестелесная душа покинула меня.
Во сне иль наяву увидел я Марфу, крадущуюся на цыпочках к окну, в котором стояла багровая полная луна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223
«Но я-то не блудня, хотя во мне и бушует пламя, я не хочу гореть в адском огне! – возвышенно гордясь собою, подумал я, в то же время жалея барышню. – Милая Марфинька, ну что я могу с собою поделать? Не могу я обойтись с тобою, как уличный пес с сучкою. Мне любви надо, любви и венца... Чтобы нарожать кучу детишек и жить в согласии до конца жизни, как Филемон и Бавкида...»
Мысль моя вдруг оборвалась, я неожиданно для себя зевнул. Нет, я не хотел обижать женщину, но так получилось... Марфа вздрогнула, как от удара.
– Ехать поздно. Значит, пора баиньки, Павел Петрович. Ко мне прошу не приставать, – сухо сказала она, резко встала с дивана, небрежно отстранила меня. Оставалось лишь тупо наблюдать за Марфинькой, словно бы это я, незваный, причалил в чужой дом и по своей воле остался в нем, угнетая своим присутствием хозяйку.
Гостья умело разобрала костлявый диван, с хлопаньем и треском раскинула простыни, взбила подушки, ласково вскидывая их в воздух, чтобы разбудить слежавшееся за целую вечность птичье перо. Сголовьица были ручной работы, материно приданое, которое она сготовила еще в девичестве, теребя перо и набивая наволоки, но, увы, так и не пришлось им погордиться перед свадебщиками. Марфа устраивала постель с такой обыденкой, словно бы век жила здесь; она без спросу находила все нужное, будто сама стирала и отглаживала белье, укладывала в стопки; шарила по шкафам, еще помнящим ласковое шебуршание Марьюшки. Это была женщина из горного племени, с детства приученная к гнездовью, и то, что не свила его до сего дня, наверное, мучительно изводило ее и довело наконец до некоторого расстройства. Порченная городом, театром, науками, необязательностью, ветреностью отношений, лживостью, что обыкновенно царюют в огромных людских скопищах, небрежностью к отцовым заветам, Марфа так внутренне искрутилась, так далеко ускочила от своего девичьего восторженного идеала, что уже не могла разглядеть в будущем ничего доброго... Темень ожидала впереди, одна долгая безрадостная ночь. Тоска изъедала бедную, тоска жизни, и это чувство нельзя было залечить или искоренить....
Так оправдывал я гостью, с жалостью глядя на ее хлопоты, потому что и сам недалеко уехал от нее. Темное, злорадное, любострастное разрасталось во мне с каждой минутою, как на дрожжах, но я не давал ему власти; и в том, что владею собою, не потрафляю дьяволу, находил свое удовольствие. Хотя, что в том дурного, если прыгну к бабе в постелю, зароюсь носом во влажную, пахнущую шампунем подмышку, ведь не силком же собираюсь взять, но по взаимной страсти. «Не случайно же кинуты две подушки, – подумал я, вслушиваясь, как прерывисто шумит в ванной душ. – Марфинька играет, задорит, ставит нарочитые искусные преграды, чтобы заманить меня, распалить охоту, вогнать в ератик, но, как ни искусны женщины в ловле мужиков, всякая их интрижка и ловкий будто бы замысел на самом деле шиты белыми нитками и рассчитаны на ретивых, склонных к блудням кобелей, и не более того... Но меня не провести, не завлечь в коварные сети – я вижу чужие намерения на десять ходов вперед и на десять сажен вглубь...»
Я прошел в передний угол. В окно, как вестница неизбежной беды, светила багровая, надраенная до тревожного блеска луна, похожая на медяный поднос. За книжным шкафом таилась забытая сиротская Марьюшкина кровать с деревянными голыми щитами. Постель была скатана и навсегда засунута на антресоль...
«Мама, мама, и на кого ты меня спокинула? Видишь ли ты, как погибает твой неразумный сын?»
Голову легко вскруживало, сердце плавно то поднималось к горлу, то откатывалось в грудину, вроде бы напевая: «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел...» Во мне возникло такое ощущение, будто весь дом-муравейник выставили на гигантские качели, подвешенные к небесному своду. Меня шатнуло, я на секунду лишь осторожно присел на неровные щиты, дожидаясь, когда выйдет из ванной комнаты Марфинька... Откуда-то издалека, из лесу, окутанного ночною мглою, донесся ласковый голос лешачихи: «Павел Петрович, вы спите?» Я улыбнулся, хотел откликнуться, но язык присох к деснам...
2
Спал я долго и вроде бы беспробудно, но слух мой был настороже. Оболочка моя пласталась бездыханно, а бесплотный дух витал по комнате, сторожил спящую женщину, ловил ее дыхание, касался жестких спутанных волос, приникал к набухшим, горестно измятым губам, соленым от слезы. Мучительно странным было это раздвоение, когда ты упорно заставляешь себя спать, не маяться и не мечтать о зряшном и грешном, но дух твой, отделившись от тела, упорно дозорит, с томлением ловит каждый скрип в комнате и бряк распахнувшейся форточки, нечаянный вскрик на улице и шорох занавеси, надуваемой ветром. К утру я так устал каждой костомахой, так обессилел, словно на мне цепами молотили снопы. Но в какой-то час я вдруг мертвецки забылся, и бестелесная душа покинула меня.
Во сне иль наяву увидел я Марфу, крадущуюся на цыпочках к окну, в котором стояла багровая полная луна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223