Генка - вечный активист - то звеньевой, то председатель совета отряда, то еще какой-то общественный начальник. С чего ты взял, что они неудачники? Может, им ничего другого и не надо, может, они довольны и собой, и жизнью. Ведь ты-то живешь... - помялся, подбирая слово, - спартански, как Диоген в бочке, и счастлив. Не захочешь, я думаю, ни с Генкой, ни со мной местами поменяться? - он обрадовался, что так удачно ответил, посмотрел торжествующе на пассажира.
- Я?! - Юрий Иванович засмеялся и опять закашлялся, захрипел. Сплюнул в окно. - Много ты обо мне знаешь... - Вытер глаза ладонью. Сказал мрачно: - Платон предлагал всех художников гнать к чертям собачьим из городов-полисов. Неважно почему и за что, не в этом суть, главное гнать... Проклинаю тот день, когда мне пришла в голову идиотская мысль, что я писатель.
Отвернулся к окну, всматриваясь в густую ночь, в которой иногда проплывали, словно ворочаясь, какие-то черные тени на обочине.
- Ты устал, - неуверенно решил Владька. - Ты написал большой роман, выдохся, и все тебе кажется в мрачном свете. Я же говорил про психологию творчества...
- Пошел ты со своей психологией, - лениво огрызнулся Юрий Иванович. Нет никакой психологии, никакого творчества, - он нервно, мучительно зевнул. Пробубнил, прикрыв рот рукой: - И романа никакого нет... Ты на дорогу смотри, не на меня, - прикрикнул, когда Владька медленно повернул к нему вытянувшееся лицо.
Машина резко сбавила скорость, вильнула к краю шоссе и остановилась.
- Надо отдохнуть, - Владька потряс кистями рук. На приятеля старался не смотреть. - Почему ты считаешь, что роман у тебя не получился?
- Потому что я его и не писал, - снова, на этот раз притворно, зевнул Юрий Иванович. Отстегнул ремень безопасности, открыл дверцу. Высунулся наполовину, но опять втянул голову в машину. Пояснил, посмеиваясь: Знаешь, кто я?.. Клим Самгин, только порядка на три пониже. Понял? - и выбрался наружу.
Потер поясницу, покрутил головой, присел, вытянув руки.
Владька тоже вылез из машины, обогнул ее, остановился рядом.
- И что же ты собираешься делать? - спросил потерянно.
- А ничего, - Юрий Иванович, тяжело отдуваясь, выпрямился. - Поеду к морю и там... там видно будет. - Достал сигарету, закурил, но, затянувшись два раза, бросил ее. Растоптал. Сказал с кривой усмешечкой: - Эх, встреться мне сейчас я сам, семнадцатилетний, все бы уши себе оборвал: не выпендривайся, не воображай, будь проще!
Свет приближающихся фар все резче и резче выделял из темноты белое, с остановившимися глазами, лицо Владьки. Сверкнули очки; тени носа, глазниц ползли стремительно, и казалось, что профессор гримасничает; на секунду лицо стало плоским, как маска, и тут же нырнуло в ночь - грузовик промчался. И опять начало выплывать, точно на фотобумаге в проявителе, когда, в нарастающем реве, показалась другая машина. И опять исчезло.
- Ты думаешь, это что-нибудь изменило бы? - спросил из темноты Владька.
- А как же, - Юрий Иванович снова закурил. Лениво, скучающим голосом принялся фантазировать. - Представь меня семнадцатилетним, но с нынешним жизненным опытом, с моими взглядами и так далее. Нет, давай по-другому. Представь, что я, семнадцатилетний, знал бы, что меня ждет. Разве я повторил бы свои ошибки, заблуждения? Да никогда! - замахал энергично рукой, отчего красный огонек сигареты заметался, словно зачеркивая, затушевывая что-то.
- Ладно, поехали, - сухо приказал Владька. - Скоро Староновск.
- Поехали, - согласился Юрий Иванович. Выщелкнул сигарету на середину шоссе. Посмотрел, как она затухает, точно немигающий красный глаз прикрывался сонно, и забрался в машину.
- Ну, а что бы ты стал делать, окажись семнадцатилетним, но с нынешним жизненным опытом? - не повернув головы, поинтересовался Владька.
Он сидел за рулем прямой, строгий, и слабый отсвет приборного щитка делал его лицо жестко-чеканным.
- Не знаю, - Юрий Иванович пыхтел, застегивая ремень. - Я ведь в школе порядочной дрянью был. Постарался бы вести себя по-другому, - щелкнул замком. - Ну, приковался, наконец. Трогай, профессор.
- Не замечал, чтобы ты был дрянью, - Владька, поглядывая в зеркальце заднего обзора, вывел машину на шоссе. - Наоборот, считал тебя...
- Считал, считал. Все считали, - ворчливо оборвал Юрий Иванович. Устроился поудобнее. - А ты никогда не задумывался, почему мы с тобой не были друзьями? - Прислушался, но приятель пробурчал что-то невнятное. Поясню. Я завидовал тебе, твоим способностям. Боялся тебя, боялся, что рядом с тобой окажусь в тени.
- Это ты-то?! Ну уж...
- Я, я, - деловито заверил Юрий Иванович, - И не только завидовал, но еще и гадил тебе. Вспомни историю с Цыпой и его кодлой. Без меня не обошлось. А комсомольское собрание, когда тебя чуть не исключили? Как я тогда изгалялся...
Машина дернулась в сторону,свет фар широко, слева направо, полоснул по асфальту.
Юрий Иванович повел глазами в сторону водителя, придавил вздох. Уткнул бороду в жирную грудь, сцепил на животе руки, прикрыл глаза: вспомнил то, давнее, комсомольское собрание.
В конце урока зоологии Владька спросил у учительницы: почему у кошки рождается кошка, а не щенок, допустим, и как получается, что из маленького семени вырастает, предположим, слон - что же, в этом самом семени заложены, что ли, все данные о будущем слоне, и если да, то как они тогда там выглядят? Юрка Бодров насторожился, как охотничий пес, почуявший дичь. Учительница, молодая и застенчивая, краснела, бледнела, усмотрев в вопросе Владьки нездоровый интерес к половой жизни, и, не зная, что ответить, предложила с натянутой улыбкой классу: "Ну, кто хочет объяснить Борзенкову столь очевидные истины?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36