Его подчиненные были уверены, что рейхсминистру очень жаль разрушать свое самое важное, по его мнению, достижение «пакт Молотов–Риббентроп». А возможно, в тот момент он уже начал подозревать, что неуемное стремление Гитлера к авантюрам может привести Германию к величайшей трагедии за всю ее историю.
Двух советских дипломатов пригласили пройти в огромный кабинет рейхсминистра. Широкая полоса узорного паркета вела к стоявшему в дальнем конце столу, а вдоль стен были расставлены бронзовые статуэтки на подставках. Бережков, подойдя поближе, поразился внешнему виду Риббентропа. «Его лицо опухло и покраснело, глаза стали тусклыми и невыразительными». У советского дипломата даже возникло подозрение, что рейхсминистр пьян.
После более чем прохладного рукопожатия Риббентроп предложил русским садиться. Деканозов начал зачитывать заявление с требованием разъяснения позиции германского правительства, но Риббентроп прервал его, сообщив, что пригласил советского посла совершенно по другому поводу, а затем, спотыкаясь на каждом слове, в свою очередь, зачитал то, что выполняло роль декларации об объявлении войны, хотя само это слово в нем так и не упоминалось: «Враждебное отношение Советского правительства и концентрация советских войск на восточной границе Германии, представляющая серьезную угрозу, вынудили правительство Третьего рейха принять военные контрмеры».
Риббентроп несколько раз прочел этот текст, меняя лишь отдельные слова, а затем обвинил Советский Союз в нагнетании напряженности и провокациях, включая вооруженные нарушения германской границы. Внезапно Бережкову стало ясно, что вермахт должно быть уже начал вторжение. Рейхсминистр резко встал и передал не проронившему ни слова послу полный текст гитлеровского меморандума, закончив аудиенцию так:
– Фюрер поручил мне официально проинформировать вас о предпринятых нами оборонительных мерах.
Деканозов тоже встал, едва доставая Риббентропу до плеча. Похоже, до него наконец дошел весь смысл происходящего. «Вы пожалеете о том, что совершили это ничем не спровоцированное, разбойное нападение на Советский Союз, – произнес он. – Вы за это дорого заплатите!» Он повернулся и в сопровождении Бережкова направился к двери. Риббентроп, как ни странно, поспешил за ними.
– Скажите там, в Москве, – горячо зашептал он, – что я был против этого нападения!
Рассвет уже полностью вступил в свои права, когда Деканозов и Бережков вновь сели в лимузин, чтобы совершить короткий переезд до Советского посольства. На Унтер-ден-Линден они обнаружили, что подразделения войск СС уже оцепили весь квартал. А внутри посольства сотрудники, с волнением ожидавшие возвращения Деканозова, сообщили, что все телефонные линии отключены. Включили радио и попытались поймать передачу из Москвы. Разница между Москвой и летним берлинским временем составляла один час, поэтому сейчас там было шесть часов утра воскресенья 22 июня. К изумлению и даже ужасу дипломатов, новости были заполнены информацией об увеличении производства промышленной и сельскохозяйственной продукции. Затем стали передавать запись какого-то концерта. И никакого упоминания о германском вторжении! Старшие офицеры НКВД и ГРУ из числа работавших в посольстве немедленно направились на верхний этаж, куда вход был строго запрещен и защищался металлической бронированной дверью и окнами с такими же ставнями. Секретные документы положили в печку, специально оборудованную для таких вот чрезвычайных обстоятельств и приспособленную для быстрого прогорания больших объемов бумаги.
* * *
В советской столице между тем были приведены в состояние боеготовности силы ПВО, но большая часть населения еще понятия не имела о том, что происходит в эту самую минуту. Работники номенклатуры, которым предписывалось оставаться на своих рабочих местах, чувствовали себя полностью парализованными по причине отсутствия руководящих указаний. Сталин не сказал своему народу ни слова. Не была внесена ясность в то, как понимать, где разница между провокацией и полномасштабной войной, и никто вообще не знал, что происходит на фронте. Связь с западными областями была парализована практически сразу после начала боевых действий.
Надежды самых неисправимых кремлевских оптимистов разрушились в прах, когда в 3.15 от командующего Черноморским флотом было получено сообщение о том, что немецкие бомбардировщики совершили налет на советскую военно-морскую базу Севастополь. Памятуя о том, что советские моряки не могли забыть внезапное нападение японцев на Порт-Артур в 1904 году, Георгий Маленков, один из ближайших соратников Сталина, отказался поверить в данную информацию и лично перезвонил наркому Николаю Кузнецову, чтобы убедиться, что все это не просто попытка старших офицеров воздействовать на Вождя. В половине шестого, то есть через два часа после начала агрессии, Шуленбург получил Декларацию об объявлении нацистской Германией войны. По словам одного из присутствовавших, старый посол зачитывал ее текст Молотову со слезами на глазах, а затем добавил от себя, что, по его собственному убеждению, решение Гитлера начать войну с Россией – полное сумасшествие. После свидания с германским послом Молотов поспешил в кабинет Сталина, где заседало Политбюро. Услышав новость, Сталин безвольно опустился на стул и не сказал ни слова. Что и говорить, череда допущенных им непростительных просчетов давала повод для горьких размышлений. Он, политик, известный своей изворотливостью, мастер изощренной интриги, угодил в ловушку, сооруженную главным образом собственными руками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23