Наверное, одеяло, хотя надобности я в нем не испытывал. Под голову мне положили подушку.
Стало темно. Как будто бы погас свет. Значит, стояла ночь.
Хотелось выпить и рухнуть в хмельную бездонную пропасть. Я пошарил вокруг – где-то должна быть бутылка. Чья-то ладонь поймала мою руку. Я знал, что это Акико.
Неожиданная сила была в том пожатии. Я перестал шарить вокруг.
– Почему ты не на холсте? – попытался я выговорить, но провалился в сонное забытье.
Меня разбудил просочившийся с улицы лучик света.
Все тело неимоверно зудело. Я хотел почесаться, но руки не слушались. В неповоротливом разуме вязли мысли: будто голову наполнили густой мутной жижей.
Хотелось опохмелиться. Опьянение спало, только по телу раскинулась немочь. Спиртного, как назло, не было.
Попытался встать, в голове всколыхнулась жижа, меня замутило, и я снова опустился.
Я лежал на постели без движения и видел потолок – и лицо Акико. Я зажмурился, снова открыл глаза и понял, что эта Акико была реальная, а не сошедшая с полотна.
Попытка сесть отозвалась дурнотой. Я застонал.
– Не шевелись.
– Который час?
– Дело к полудню. Ты бы немного перекусил.
– Думаешь, мне сейчас до еды?
– Самую малость. Я что-нибудь приготовлю.
– Кофе достаточно.
– Нет, тебе надо что-нибудь полегче.
Рука Акико вновь сдержала мою руку. Я закрыл глаза. Никакого намека на голод. Я попытался разбудить интерес к пище.
Акико отпустила мою руку. Я весь зудел, но чесаться не хотелось – от этого только еще больше зудом изойдешь, нестерпимым зудом.
Я пытался понять, пьян ли я. Сложно было сказать. Зуд можно было счесть признаком обезвоживания или последними отзвуками оставшегося в организме алкоголя.
Я знал, что сейчас надо поспать или хотя бы закрыть глаза. Меня не столько страшила похмельная мука, сколько смутная боязнь воспоминаний.
Закрыл глаза. Попытался представить зимний пейзаж: снег, голые ветви, чистый прозрачный воздух. Вдруг перед мысленным взором снова возникла Ахико с полотна. Да, эту картину я закончил. Я застонал. Бодрствовать было невыносимо.
Я сел, встревожив в голове мутные воды. Попытался встать на ноги, меня бросило в пот. Умудрился сохранить равновесие. Будто не на своих ногах, я вышел из мастерской и кое-как, шаг за шагом, спустился по лестнице.
Опустившись на пол в гостиной, я окликнул Акико, которая хозяйничала на кухне:
– Пойду в душ.
Каким-то образом добрался до ванной. С помощью гостьи разделся и встал под душ – настолько горячий, насколько можно было терпеть. В душе меня вырвало чем-то коричневым. Жижа смешалась с водой, растворилась и утекла прочь. Акико приготовила для меня жидкую овсянку. Меня хоть и вырвало, но мутить не перестало. Преодолевая тошноту, я зачерпнул ложкой немного кашицы и прожевал, зачерпнул – прожевал. Палочками девушка подцепила кусочек маринованной сливы и положила его мне в ложку.
Я съел небольшую пиалу овсяной каши, что забрало у меня остатки сил. Еле доковылял до дивана и рухнул на него. В камине плясали языки пламени. Впрочем, тепла огонь давал недостаточно, и Акико включила обогреватель.
– Если бы ты заснул, так бы и окоченел. Я так испугалась – ты был холодный как лед.
– Всего лишь напился, – сказал я, потягивая принесенный Акико чай.
Теперь вопрос, пьян ли я, не был для меня актуален: я переживал лишь отголоски своего недавнего «кутежа».
– Я алкоголик.
– Не говори так. Я тебя в таком состоянии вижу впервые. А пара пива не считается. У тебя даже хватает сил на пробежки.
– Но временами я превращаюсь в алкоголика.
– Ты напиваешься лишь изредка, это не считается.
– Ты плакала.
– Да, на тебя было больно смотреть.
Акико сунула в зубы сигарету.
– Меня будто украли. Словами трудно выразить… Знаешь, меня будто затянуло в эту картину.
– Кто тебя затянул?
– Сам себя и затянул. Так обидно, до слез.
Я понял. По крайней мере мне так казалось, потому что, едва я пытался напрячь мозг, со дна его будто поднималась тина, и оттого становилось еще муторнее.
– Пока ты спал, жена смотрителя заходила – белье забрать. Я сказала, что пришла взглянуть на картины и жду, когда ты проснешься. Полнейший бред. Она взяла да и расхохоталась.
– Не бери в голову.
– Как же не брать-то?
– Не думай, она болтать не станет – не того сорта человек. Знаешь, доносчиков в тюрьме было – пропасть, у меня нюх на таких. Эта языком трепать не станет.
– Точно?
Ахико устроилась перед очагом. Мне курить не хотелось, и я рассеянно наблюдал за дымом от ее сигареты. Огонь притягивал. Девушка потянулась за пепельницей.
– Ну вот, я почти ожил: под душем пропарился, червячка заморил.
– Это радует. У меня просьба: я уйду, только ты снова пить не начинай. Наверно, тебе просто некуда себя приложить – картину-то закончил…
– Пить не буду.
– Что так?
– Все, выпил – протрезвел. Надобность отпала.
– Что-то я тебе не верю. Во всем остальном – да, но не по части выпивки.
– Я бы, наверно, до сих пор пьяным валялся, если б не ты.
Попытка засмеяться отозвалась нахлынувшей тошнотой. Снова стало муторно.

2

Я бы не назвал это страданием.
Пот меня сильно прошиб, дышать было труднее – и все, собственно. Передыхов я не делал, общее чувство было таким, словно меня лечили от водянки головного мозга.
Приятно похрустывал снежок под ногами – будто бы что-то ломалось, крошилось. Погода в последние дни выдалась ясная, солнечная, снег начал подтаивать, обрастая настом.
Я вернулся в хижину, мокрый от пота.
Пока я разминался да потягивался, увидел двух знакомцев-детективов, которые наведывались накануне.
– День добрый, господин Накаги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61