Шикарное убранство комнаты, украшавшие ее изысканные ткани и антикварные французские безделушки казались ему пустыми и ненужными. В дверь вновь деликатно постучали, и в номер вошла чернокожая служанка с серебряным подносом, на котором стояли высокий бокал с мятным шербетом и тарелка со свежим, ароматным печеньем. В былые времена после долгого путешествия по железной дороге Иеремия с удовольствием выпил бы чего-нибудь покрепче, но сейчас все его мысли были заняты Амелией. Через несколько часов она приедет в Саванну и встретится с дочерью, но Иеремия дорого бы дал, чтобы еще раз обнять ее. Это желание не давало ему покоя, и Терстон, сделав большой глоток из бокала, вышел на террасу, чтобы полюбоваться панорамой процветающего города, который сильно разросся за двадцать лет, прошедших после окончания войны. И все же это не шло ни в какое сравнение с довоенной жизнью.Иеремия знал, что южане до сих пор сопротивляются попыткам втянуть их в союз американских штатов. Им нравились старые традиции, и они по-прежнему горько сожалели о поражении. Иеремия попытался представить себе, как могут выглядеть этот Бошан и его друзья. Терстон знал, что они владеют немалыми деньгами, однако подозревал, что Бошан – классический нувориш, тщеславный и болезненно самолюбивый. На мысль об этом наводили расшитая золотом ливрея посыльного и громадная золотая печать на конверте с приглашением.Перед тем как отправиться на обед, Иеремия принял ванну и попробовал немного вздремнуть. Лежа на огромной кровати со стеганым покрывалом, он думал только о хрупкой женщине с черными как вороново крыло волосами и огромными темными глазами, напоминавшими бусы из черного янтаря, которые были на ней в день их знакомства. Почему он помнил каждую мелочь ее наряда? Такого с ним еще не случалось. Но она была так элегантна, так прекрасна и чувственна, что Иеремия разрывался от безнадежного желания оказаться рядом. Терстон попытался залить подступивший к горлу комок глотком мятного шербета, однако ничто не могло заставить его выбросить из головы мысли об Амелии. Как он в таком состоянии будет работать? Но сегодняшний обед – всего лишь знак внимания. Он знал, что до завтра ему не придется обсуждать сделку. Южане слишком воспитанны и не станут смешивать приятное с полезным. На этот обед в доме Бошана его пригласили не только для развлечения, но и чтобы продемонстрировать дикарю с Запада, что такое южное гостеприимство. Надев сюртук и посмотревшись в зеркало, Иеремия улыбнулся. Белый костюм слишком контрастировал с его смуглой кожей и темными волосами почти такого же цвета, как и у Амелии... Амелия... Амелия... Амелия... Он желал бы никогда не сходить с этого поезда... Иеремия спустился в вестибюль и направился к экипажу, который прислал за ним Орвиль Бошан.Увидев Терстона, лакей спрыгнул на землю, распахнул перед ним дверцу и тут же вновь вскочил на козлы, усевшись рядом с кучером. Из гостиницы выходили элегантные дамы в сверкающих вечерних туалетах в сопровождении хорошо одетых мужчин, направляющиеся на званые обеды, концерты или еще куда-нибудь, где собиралось по вечерам высшее общество Атланты.Коляска покатилась по широкой и великолепной Пичтри-стрит к дому Бошана, стоявшему на противоположном, фешенебельном конце улицы.Дом казался сравнительно новым, его явно выстроили после войны. Не отличаясь чрезмерной экстравагантностью, он был довольно красив, и Иеремия внезапно пожалел, что на этом вечере с ним не будет Амелии. Потом они могли бы вместе вернуться в гостиницу, долго обсуждать костюмы и недостатки гостей и вдоволь посмеяться, пробуя вина, которые он захватил с собой из Напы. По-прежнему думая об Амелии, Терстон протянул руку Элизабет Бошан – супруге Орвиля Бошана, когда-то красивой, но с годами поблекшей женщине. Ее светлые волосы выцвели, бледная кожа напоминала матовое стекло, а в глазах блестели тоскливые слезы. Элизабет Бошан казалась крайне хрупкой. Складывалось впечатление, что она может не дожить до конца недели, но даже это ей безразлично. Ее тихий голос звучал жалобно и печально. Она то и дело вспоминала, как хорошо ей жилось до войны на плантации у «папочки». Похоже, Орвиль пропускал мимо ушей все ее слова и лишь время от времени сердито бросал:– Хватит, Лизабет, гостям неинтересно слушать, как жили на плантации у твоего отца. Все давно кончено.Слова мужа действовали на нее как удары хлыста. Она умолкала и погружалась в воспоминания. Сам Орвиль принадлежал к совершенно другому типу людей – отнюдь не столь аристократическому, как его жена. Он не отличался утонченностью, глаза его были прищурены, как будто он постоянно думал о чем-то, всем своим видом давая понять, что для него нет ничего важнее бизнеса. Волосы Орвиля были почти такими же темными, как и у Иеремии, но лицо казалось намного смуглее. Он объяснил это тем, что его дедушка и бабушка приехали с юга Франции и, прежде чем перебраться в Джорджию, жили в Новом Орлеане. Он отнюдь не скрывал, что тридцать лет назад ни у них, ни у его отца не было гроша за душой. Орвилю суждено было оказаться первым в семье, кому улыбнулось счастье. Он разбогател во время войны и после нее, когда на Юге стала развиваться промышленность. Он создал небольшую империю, которая, по его словам, еще не так велика, как ему хотелось бы, но в один прекрасный день это непременно случится. Он очень рассчитывает на помощь сына Хьюберта (или по-французски Юбера), названного в честь деда Орвиля.Однако Хьюберту, как успел заметить Иеремия, было далеко до отца. Его хнычущие интонации напоминали материнские. Похоже, он был расположен тратить отцовские деньги, а не наживать собственные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157