При виде этой сцены Фарен не смог сдержать слез и закричал срывающимся голосом:
— Господи, я думал, резня уже закончена. Дюма, отпусти его, прошу тебя!
— Э, да я и сам хотел того же. Если бы ты только знал, как мне больно убивать невинных бедняг.
Помпон, ускользнув от палача, бросился на руки парижанину, который поспешил уйти подальше от лагеря, унося обезумевшее от страха животное, преследуемое запахом крови товарищей.
Отойдя метров на сто, Плюмован остановился среди снежного вихря и, опустив собаку на толстый снежный ковер, заговорил с нею, как будто та могла что-то понять:
— Знаешь, старина, твоих друзей больше нет. Они поплатились за то, что съели лагерные запасы, а это — преступление, которое карается смертью. Если хочешь избежать их страшной участи, мотай отсюда, и побыстрее! Ты ловкий как обезьяна, шустрый как белка, а льды — твоя родина, беги же… И даже близко не подходи к нам, если не хочешь, чтобы тебя слопали.
Артур поцеловал четвероногого друга в черный, блестящий, похожий на трюфель нос, взмахнул рукой, указывая на безбрежные снежные поля, и громко крикнул:
— Беги, Помпон, беги!
Пес убежал, и больше его никто не видел. Убитые собаки пошли в пищу.
Вот каков был рацион матросов, скорчившихся в душной, тесной иглу.
Утром — чай или кофе без сахара. Ужиук и собаки съели его, и больше ничего не осталось. Двести граммов собачьего мяса на человека, несколько капель водки или рома, разбавленных горячей водой. Ни сухарей, ни мясного концентрата. Все было проглочено голодными псами. В полдень — некоторое подобие супа из собачьего мяса и кусочка тюленьего жира, со щепоткой соли.
Все это съедалось горячим, чтобы получить побольше «топлива», как шутили в прежние дни.
На ужин — опять крохотный кусочек мяса, для разнообразия — кофе и несколько капель спиртного.
После столь скудной трапезы засыпали голодными.
Пищи оставалось в обрез. Собаки, ужасно исхудавшие за последнее время, весили едва ли килограмм двадцать, то есть мяса от каждой получили не более десяти килограммов. Несмотря на строжайшую экономию, оно было очень быстро съедено. Самым изголодавшимся давали дополнительную порцию — варево, запах которого вызывал тошноту у наиболее щепетильных. Добавьте к этому ужасную тесноту, скученность, затхлый воздух, и вы хотя бы отдаленно сможете представить себе судьбу людей, которые корчились от голода, прислушиваясь к завываниям ветра.
Восемнадцатого мая буря наконец утихла, но легче от этого не стало. Всюду, куда ни кинь взгляд, высились огромные сугробы. Положение казалось безвыходным.
Но капитан не терял надежды. С наступлением оттепели на север должны были прилететь птицы. Тогда голод отступит…
Двадцать третьего мая на термометре все еще было десять градусов. Шел мелкий снег.
Двадцать четвертого мая у троих заболел желудок — с непривычки к собачьему мясу. Совсем ослабели больные скорбутом.
Двадцать пятого съели последнюю собаку. Двадцать шестого принялись жевать тряпки, кости, все, что попадалось под руку.
Двадцать восьмого температура резко повысилась до нуля градусов. Ни чая, ни кофе не было, и доктор давал каждому по ложке глицерина.
Двадцать девятого появилась чайка. Уже съедены шкуры собак. Еще оставалась сбруя из тюленьей кожи.
Ослабевшие, бледные, с блуждающими глазами, люди двигались словно тени.
Де Амбрие с напряжением вглядывался в горизонт — не появится ли стая уток или медведь.
Оттепель набирала силу. Лед трещал, текли потоки воды… Дюма, Плюмован и Итурриа пошли на разведку, но вернулись ни с чем. В этот день съели половину сбруи и запили глицерином.
— Ба! — сказал парижанин, который едва держался на ногах. — Завтра мы придем в себя.
Но тридцатого мая, вместо того чтобы «прийти в себя», бедный малый слег от лихорадки, так же как повар Дюма и его товарищи. В отряде не осталось ни одного здорового человека! Доктор, повинуясь профессиональному долгу, все время оставался возле больных. Капитан не щадил себя, стараясь помочь всем. Он распределял последние кусочки пищи, которые и пищей-то назвать было нельзя, их глотали машинально, не думая и ничего не чувствуя. Врач заботился об экипаже, рискуя здоровьем, а может быть и жизнью.
Тридцать первого мая даже самые стойкие поняли, что все кончено, и покорились судьбе, ожидая смерти.
ГЛАВА 16

Странный шум. — Промахнулся! — Помпон. — Сытая собака и голодные матросы. — Прекрасное открытие. — Парижанин рассказывает о мясных залежах. — Что Помпон делал в отлучке.
Тридцать первого мая термометр показал плюс два градуса.
В ясном лазурном небе ярко сверкало солнце.
Изголодавшиеся матросы — кожа да кости — стали есть свои шубы. Больные ловили ртом капельки воды, бежавшие по стенам снегового жилища.
Они, казалось, страдали меньше здоровых.
Со всех сторон слышались стоны и вздохи. Некоторые агонизировали.
Но что это? Воспаленное воображение? Следствие лихорадки?
Капитан услышал вдали не то вой, не то лай.
Неужели зверь? ..
Сомнений не было. Какое-то четвероногое бежало по льду. Де Амбрие с трудом поднялся и крикнул:
— К оружию!
Дюма схватил винтовку. За ним лейтенант Вассер, парижанин и баск. Появление зверя придало им силы. Ведь он мог стать добычей.
Удивительно, до чего живуч человек. Близкие к смерти матросы бодро выбежали из хижины с винтовками на изготовку.
Но увидели не медведя, а какое-то небольшое животное темного цвета.
Дюма выстрелил с расстояния в двести метров. Но промахнулся. Впервые в жизни. Сказались болезнь и голод.
Пуля упала недалеко от зверя.
Промахнулся и лейтенант. Животное взвыло, но продолжало бежать, не обращая внимания на сыпавшиеся со всех сторон пули.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64