Плюмован вылез из уютного гнездышка, где устроился возле Гиньяра; и тщетно старался освободить кока от его балахона, который примерз к шее бедняги как колодка.
— Эй, Гриньяр, высунь наружу остаток своего носа и помоги мне!
Нормандец принялся помогать обеими руками и после титанических усилий не перестававший смеяться повар был наконец освобожден и улегся рядом с друзьями.
Опять зажгли трубки и стали тихо переговариваться, переваривая пищу, сдобренную порцией водки. Это были, пожалуй, самые веселые минуты за весь день. Несмотря на усталость, боль в ногах и в горле, путешественники еще находили силы шутить. Из-за дыма ничего не было видно, и собеседники узнавали друг друга по голосам. Говорили обо всем понемногу: об экспедиции, о Севере, о старушке Франции, где совсем скоро зацветут вишни, о теплом апрельском солнце. Плюмован сказал, что в Париже уже появились первые овощи, а Дюма напомнил, что все это выращивается в их краю — прекрасном и теплом Провансе. Потом, по ассоциации и, вероятно, из-за контраста, стали вспоминать тропики. Эти несчастные замерзшие матросы, страдающие от болезней и обморожения, зарывшись в меховые мешки, грезили о радужных цветах, зелени, жарком солнце, освещающем пальмы и манговые деревья. Воображение рисовало прекрасную картину: в знойном воздухе жужжат насекомые; птицы, перепархивая с ветки на ветку, весело передразнивают друг друга; сквозь густую листву вечнозеленых деревьев пробиваются солнечные лучи; полураздетые люди, небрежно развалившись в тени, едят апельсины, чистят бананы или грызут манго; легкий бриз приносит свежесть, и короли этого цветущего Эдема засыпают, опьянев от сильных дурманящих ароматов.
Завораживающая, но, увы, такая эфемерная мечта! Послышались тяжелые шаги. Под сапогами часовых захрустел снег. Феерические видения вечной весны исчезли, уступив место суровой реальности. Моряки вновь оказались среди ледяного ада. В палатке водяной пар, застывая мелкой снежной пудрой покрыл лица засыпающих людей. Наконец, сон сомкнул уставшие воспаленные веки, люди постепенно успокоились и затихли. Маленький отряд уснул. В ночи выли волки, снег валил не переставая, ветер свирепо рвал полы палатки. Обычно, если не случалось ничего непредвиденного, сон длился семь часов.
Рано утром вставали часовые, стараясь не шуметь и не будить спящих. Те, чье пребывание на посту заканчивалось в шесть часов, расталкивали несчастного повара. В этот час всегда было страшно холодно. Человек долга, Тартарен, ворча и ругаясь, вылезал из мехового мешка, в котором он еще недавно так сладко спал. Требовалась больше чем самоотверженность, чтобы оставаться совершенно спокойным в подобных обстоятельствах.
Повар зажег свою неизменную печку, тепло проникло в палатку, у входа в которую был сделан вал из снега, предназначенный для сохранения благословенного тепла. Спящие, ежась и вздрагивая, прижались поближе друг к другу, чтобы продлить последние минуты сладостного сна. Ожидая, пока растает снег, Дюма деревянной лопатой сбивал с палатки лед, образовавшийся за ночь.
Капитан, вставший еще на заре, возвращался, проверив показания термометра и барометра. Он застал кока, который семенил между лежащими на полу матросами. Один за другим моряки проснулись.
— Вода закипела?
— Питье готово?
Те же вопросы, что и накануне, те же голодные взгляды. Повар трудился вовсю. Двое матросов только что вернулись с вахты, и Тартарен, дружески посмеиваясь, протянул им кружки с горячим кофе.
Капитан решил, что больные могут позавтракать в постели. Те, кто покрепче, охотно поухаживают за своими товарищами — пусть понежатся, пока отряд не отправится в путь. Времени еще достаточно. Но неожиданно вмешалось самолюбие, никто не хотел признавать себя больным. Ну что тут такого? Валяться из-за какой-то боли в горле, подумаешь, что-то там царапает, мы же матросы, а не тряпки, черт побери!
Доктор в последнее время стал замечать, что некоторым больно смотреть на свет, даже от спиртовой лампы. Опытный врач и полярник, Желен встревожился,
Однажды утром он вывел нескольких матросов из палатки и велел посмотреть на снег.
Один матрос сразу вскрикнул и закрыл глаза руками в меховых перчатках.
— Что с тобой?
— Больно, будто на солнце поглядел. И круги перед глазами пошли, зеленые, красные, синие.
— Ничего страшного, только теперь ты должен постоянно носить очки.
Глаза болели у пятерых, и всем им прописали очки. А мороз все крепчал. Особенно страдали от него находившиеся в шлюпке, потому что почти все время были без движения. Де Амбрие дважды грозило обморожение, равно как и машинистам. Надо было принимать какие-то меры.
И тогда решили, что машинисты будут нести дежурство по очереди: три часа на шлюпке, три — на санях. Таким же образом договорились между собой капитан, его помощник и лейтенант.
Самое страшное на морозе — неподвижность. Поэтому надо не задерживаться на остановках. Особенно при сильном ветре.
Стоило кому-нибудь постоять пять минут, и мороз забирался под одежду, пронизывал до мозга костей. Тут уж не до отдыха.
— Мы лучше пойдем потише и так отдохнем, — говорили матросы, — ни стоять, ни сидеть невозможно.
Шестнадцатого апреля лед был на редкость гладким, а мороз необычайно сильным, но все же прошли семнадцать километров,
Семнадцатого числа Дюма застрелил зайца. Полярный заяц значительно больше нашего, зимой он белый, от снега не отличишь. Но поймать его легко из-за слабого слуха и зрения. Заяц сидел в двадцати шагах от кока и преспокойно сучил лапками. Но Тартарена не тронула доверчивость зверька, и он безжалостно его пристрелил, снял шкурку, а тушку присоединил к запасам провизии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64