Крутских уже сделал ход в следующей партии, где он играл белыми фигурами, когда задребезжал звонок входной двери.Недовольно наморщив широкий, немного приплюснутый нос картошкой, он было отмахнулся, перебежал на сторону воображаемого противника и даже подержался за пешку.Но затем с тяжким вздохом и большим сожалением поставил ее обратно и покатился в прихожую, быстро перебирая короткими ногами в меховых носках собственного производства.– Иду, иду! Вот я и пришел…С этими словами он широко распахнул дверь и любезно сделал ручкой:– Прошу-с…– Здравствуйте, Модест Савватиевич! Извините – нежданная, непрошеная.– Бат-тюшки! – всплеснул руками Модест Савватиевич. – Кого я вижу! Ариадна Эрнестовна… Какая радость, какая радость… Проходите, проходите. Радость-то какая… В кои-то веки сподобился вас снова узреть. Глазам не верю… Снимайте пальто. Давайте, давайте я вам помогу. Вот так-с…Модест Савватиевич бегал вокруг актрисы Ольховской едва не вприпрыжку: помог снять пальто, стряхнул снег с песцового воротника, повесил пальто на вешалку, вытащил из шкафчика совершенно новые домашние шлепанцы и даже помог их надеть, несмотря на протесты актрисы.– Вот и хорошо, вот и ладно-то как… – приговаривал он, улыбаясь во весь рот.При этом его маленькие голубые глазки прямо-таки лучились из-под мохнатых светлых бровей.– Сюда, сюда… Вот стульчик, садитесь. Сейчас мы чайку сообразим. Нет-нет, надо-с! Непременно. С морозу. Зима-то вон какая пришла – крутая, снежная. А чай у меня отменный, китайский, из старых запасов. Самый наивысший сорт. Храню для особо торжественных случаев. Да-с…Пока Модест Савватиевич копошился на кухне, Ольховская с интересом осматривала его квартиру.Она была обставлена весьма скромно: высокий комод, стол, четыре венских стула, диван; у дальнего конца комнаты – верстак с тисочками и мощной лампой.На верстаке лежали аккуратно сложенные инструменты, и стояла закрепленная в латунной подставке огромная лупа. Пол был застелен домотканым ковриком.Стены гостиной были сплошь увешаны фотографиями, кое-где дореволюционными, а также грамотами в рамочках, под стеклом.– Вот и я…Сияющий, как полная луна, Модест Савватиевич с трудом тащил поднос, уставленный чайной посудой и вазочками со сладостями.– Вам покрепче? Попробуйте печенье. Сам испек. Да-с…Ольховская пила чай с удовольствием. Может, еще и потому, что непритязательная обстановка квартиры Крутских чем-то напоминала ей собственную, и она чувствовала себя здесь как дома.– Как здоровье Софья Леопольдовны? Она, по-моему, с вами живет?– Бабушка умерла…Скорбная складка перечеркнула высокий чистый лоб Ольховской.– Уже больше трех недель назад…– Что вы говорите!? Софья Леопольдовна…Крутских страдальчески сморщился.– Чудесная была женщина… Характер, правда, жестковатый имела. Да разве в том ее вина? Жизнь прожила нелегкую, ох, нелегкую. Все на своих плечах вынесла. Детей сама вырастила, выпестовала, и это в такие трудные годы… Да-с…– Я к вам, Модест Савватиевич, как раз и пришла в связи со смертью бабушки. Она мне завещала вот это…Ольховская развернула объемистый пакет, который принесла с собой, и поставила перед Модестом Савватиевичем кованный позеленевшей медью ларец красного дерева в виде домика с двускатной крышей и фигурной ручкой сверху.– Что внутри, я понятия не имею, бабушка не говорила, – сказала Ольховская. – А открыть не могу, нет ключа, видимо, затерялся. Взламывать замок не хотелось бы, да и сомневаюсь, что смогу. Вы не поможете?– Интересно, интересно…Крутских замурлыкал, как кот, ощупывая ларец и пробуя его на вес.– Тяжеловат. Попробуем…Он понес ларец к верстаку, долго копался в инструментах, что-то разыскивая, затем принялся над колдовать над замком.Ольховская подошла ближе.– Мастер, ах, какой мастер сотворил сие чудо! Золотые руки… – бубнил КрутскихМодест Савватиевич был на верху блаженства: приблизив большое мясистое ухо почти вплотную к ларцу, он ввел в замочную скважину причудливо изогнутые металлические спицы и орудовал ими осторожно, едва заметными движениями.– Ну вот и все.Он положил инструменты на место и обратился к Ольховской:– Открывайте, если желаете. Но я бы вам не советовал это делать здесь.– Почему?– Может, ларец содержит некие тайны, не предназначенные для чужих глаз. Поэтому лучше ознакомиться с его содержимым дома. Право слово, я не обижусь, не любопытен…– Что вы, Модест Савватиевич, какие тайны? Большое вам спасибо…И актриса откинула крышку ларца.Он был заполнен до половины: старинные бусы, броши, две массивные серьги дутого золота, серебряное колечко, шесть золотых червонцев царской чеканки, несколько крохотных серебряных рюмочек, зеркальце, оправленное в серебро, стеклянный флакончик в тонкой позолоченной оплетке, необычной формы наперсток, похоже, бронзовый, четыре кофейные ложечки из серебра с золотой инкрустацией и какие-то бумаги, завернутые в газету.– Красивые вещицы… – сказала актриса.Ольховская знакомилась с содержимым ларца, показывая их старому ювелиру.Но вот Ариадна Эрнестовна достала завернутый в тканевый лоскуток массивный перстень из какого-то серебристо-белого металла с едва приметным золотистым блеском.Тонко прочеканенные лепестки и завитушки, сплетаясь в гнездо, охватывали большой прозрачный камень, венчающий перстень.– Экая симпатичная безделушка… Это хрусталь, Модест Савватиевич?Крутских не ответил. Он жадно схватил перстень и бросился к верстаку.Там он долго рассматривал камень через лупу, затем буквально рухнул на стул, схватившись рукой за сердце.– Что случилось?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44