– Чего?
– Красиво, говорю. Как в сказке.
– Хе-хе… Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, – щегольнул Беляй своим знанием песенной классики. – Ты, паря, ишшо не видел настоящей лепоты, – добавил он загадочно.
Желтопуз (так звали коня) при виде деревеньки радостно заржал и прибавил ходу. Несмотря на хваленые рессоры от Тишки, двуколка прыгала по дороге, словно горный козел.
Собственно говоря, дороги, как таковой, и не было. Двуколка ехала по неширокой просеке, на которой лишь редкие проплешины да примятая трава указывали ее предназначение. Скорость езды была равна скорости человеческого хода, но Олег не роптал – спешить ему было некуда.
Просеку окружали высокие деревья и густой мрачный подлесок, и Олегу всю дорогу казалось, что за ними наблюдают. То чья-то тень мелькнет среди молодых сосенок, то хрустнет ветка под неосторожными шагами, а то и послышится совсем рядом, за кустиками на обочине, хриплое дыхание.
Олег встревожено косился на своего кучера, но тот с безмятежным видом балаболил, не переставая, совершенно не обращая внимания ни на разные звуки в лесу, ни на дорогу. Он даже вожжи не держал в руках, а привязал к передку без натяга. Видимо, Беляй надеялся на Желтопуза.
Конь и впрямь, как показалось Олегу, вполне осмысленно объезжал кочки, коряги и даже однажды свернул без понукания на другую просеку, ответвление от главной дороги. Наверное, одр запрограммирован, работает на автомате, весело подумал Олег, постепенно обретая душевное равновесие, благо их «экипаж» покатил по редколесью, почти сплошь покрытому цветочными коврами.
– … Гришь, художник? Ц-ц-ц… – поцокал языком Беляй. – Эко диво… Окромя Макарки, с художниками мне не приходилось знаться. То-то я вижу, что ты какой-то чудной.
– Почему чудной?
– Хе-хе… Оно ить не каждому дано унутрь человека заглянуть. А вот мы могем. – Беляй снова повеличал себя по-царски.
– И что же вы увидели у меня внутри?
– Много чего… – многозначительно ответил Беляй. – Но, скотина! – прикрикнул он на Желтопуза, но конь даже ухом не повел, ступал все так же размеренно и с ленцой. – Ей-ей, сдам его на живодерню. Куплю у Михайлы кобылку, давно присматриваюсь. Борзая. Потому как ей всего пять годков.
– А все-таки, как я вам глянулся? – не отставал Олег. – Или это тайна?
– Вся жизнь человеческая – великая тайна, – философски ответил Беляй и продолжил уклончиво: – Ежели хочешь прознать свою судьбу, сходи к Ожеге. Она тебе все расскажет. Что надо и что не надо.
– Кто такая Ожега?
– Бабка. Живет на болоте. Старая.
– Она что, колдунья? – высказал догадку Олег.
Беляй посмотрел на художника с укоризной и сдержанно молвил:
– Во-первых, не колдунья, а ведунья. А во-вторых, она знахарка, всех лечит. Раньше и роды принимала, но нынче ить в деревнях одни старики да старухи остались. Рожать некому. Мамку мою Ожега тоже пользовала, когда я на свет появилси.
У Олега от удивления отвисла челюсть – это же сколько знахарке лет?! Конечно, с виду Беляй выглядел моложаво, но многочисленные занятия с натурщиками выработали у Олега умение определять истинный возраст человека по неким критериям, незаметным неопытному глазу.
По всему выходило, что Беляй уже одолел семидесятилетний рубеж, притом давно, а это значило, что бабке Ожеге было никак не меньше ста лет. Ничего себе!
Олег хотел еще поспрашивать про знахарку, но тут Беляй решительно перевел разговор в иное русло, и художнику пришлось смириться с ролью благодарного слушателя, в уши которого с шелестом густо посыпались деревенские новости.
В конечном итоге Олег совсем запутался в именах (на удивление, многие из них были старославянскими; может, в деревне живут староверы? – мелькнула мысль) и ворохе событий, самым свежим и значимым из которых было рождение двухголового котенка.
– … Страсти какие! Ожега забрала его себе. Наверное, утопила. Точно конец света будеть. И птички ужо не так поют, и комаров меньше стало. Людям бы покаяться, ан, нет, все грешат, грешат…
– Может, Господь так и задумал? – встрял Олег в бесконечный монолог «лешего». – Иначе жизнь на земле была бы совсем пресной. А так кого-то зарежут, кто-то уворует у ближнего, кто-то чужую жену сманит… Все живое развивается в движении.
– Вот! – Беляй с многозначительным видом поднял вверх указательный палец. – Этим все сказано. Ежели так думает человек образованный, то что тогда спрашивать с неучей? Едрит твою в корень! – вдруг закричал он страшным голосом, хватаясь за вожжи. – Куды прешь, аспид облоухий Облоухий – ушастый (слав.)

?! Опять за старое?
Желтопуз, недовольный таким не толерантным отношением к своей костистой персоне, недовольно фыркнул, мотнул головой, пытаясь свернуть на совсем уж неприметную дорогу, но Беляй неумолимо направил его на прежний путь.
– Колхозную конюшню хотел навестить, – объяснил Беляй художнику. – Вырос он там. Когда колхоз приказал долго помнить о себе, скотину свезли на убой, а мне вот… продали его. По большой просьбе… Никак не может забыть старую дорогу. Так и норовит свозить меня на скотный двор. А там ить уже стоят лишь одни столбы. Все прахом пошло…
В деревне не было ни тропинок, ни дороги. Был лишь достаточно широкий проход между избами, заросший спорышом, который с большой натяжкой можно было назвать центральной улицей. Заборов тоже не наблюдалось.
На крыльце крайней избы сидела старуха и дремала, положив подбородок на сухонькие кулачки, по выгону беспечно бродили куры, выискивая разную мелкую живность, на солнцепеке вальяжно развалилась свинья, подставив сосцы поросятам, в небе кувыркались серые голуби – видимо, дикие, лесные, а возле колодца с «журавлем» стоял козел и пил воду из желоба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91