— Я не выйду из покоев, пока мой кузен не уберется отсюда, — сухо ответила Магдалена, по-прежнему не поднимая головы.
— Но я настаиваю, чтобы ты выполняла обязанности хозяйки. — Ее отказ встречаться с кузеном, казалось, подчеркивал недоверие к способности мужа уберечь жену от опасности, и гнев и обида всколыхнулись с новой силой. — Ты не должна скрываться от гостя, как бы он тебе ни был противен.
— Дело не в простой неприязни, Эдмунд, — возразила она, вскидывая голову с безотчетной, но привычной надменностью и решительностью Плантагенетов, которые мигом распознал бы Гай де Жерве, но не Эдмунд. Гай де Жерве сумел бы сломить эти надменность и решительность. Эдмунду де Брессе это оказалось не под силу.
Они долго спорили. Эдмунд все больше злился, Магдалена лишь становилась холоднее и спокойнее. Она отказалась иметь что-либо общее с кузеном и подтвердила, что останется в своих покоях под предлогом болезни, пока тот не уедет.
Сбитый с толку, раздраженный Эдмунд наконец удалился, хлопнув дверью так ожесточенно, что едва не сорвал ее с петель. Зои испуганно дернулась и заплакала. Магдалена взяла ее и принялась укачивать, напевая колыбельную. Но девочка, чувствуя волнение и страх матери, не унималась.
Магдалена встала у окна, озирая внутренний двор. Теперь, когда Гая не было, а д'Ориак остался, она чувствовала себя еще более беззащитной, чем прежде. И хотя понимала, что обидела Эдмунда, ничего не могла с собой поделать. Не Эдмунду тягаться с Шарлем, наделенным невероятной способностью творить зло. Сознание этого разносилось по жилам вместе с кровью, свинцовой тяжестью оседало в душе. А ужас все рос, и вместе с ним росло недоумение. Почему он хочет погубить ее? За что? И каким образом намерен это осуществить? Да, он вожделеет ее, и его похоть оставляет липкий след, словно по ее коже ползают мерзкие слизни, напоминая о сырых подземных темницах. Но она также чувствовала угрозу не только в сладострастии кузена. Существовала какая-то тайна, которую Гай знал, но не счел нужным поделиться с ней. Он умчался прочь, оставив ее в неведении и ужасе наедине с изощренной злобой кузена и без своей защиты.
Слезы ярости смешались со слезами потери, которые она проливала все утро, и стали нераздельны, как и обуревавшие ее эмоции.
Магдалена не подозревала, что своим отсутствием сыграла на руку кузену. Останься она рядом с мужем, грязные намеки и выпады упали бы на менее плодородную почву. Но разлученный с женой Эдмунд одновременно лишился оружия против рассчитанной тактики д'Ориака.
Гордость Эдмунда и без того была задета неповиновением жены и тем неприятным открытием, что она, оказывается, не верит в его силы. Да, ему было известно, что д'Ориак представляет возможную угрозу либо Магдалене, либо ему самому, но, подобно Гаю, он не мог представить, как можно осуществить эту угрозу в стенах замка Брессе. Конечно, существовала опасность отравления. Но Эдмунд ел только те блюда, которые Шарль попробовал первым, а для Магдалены готовили служанки. Нападение? Предательский удар ножом? Но такое убийство будет чертовски трудно скрыть, а д'Ориак не может допустить, чтобы его открыто обвинили в убийстве зятя Джона Гонта. Так что пока опасаться нечего.
Беда крылась в том, что Эдмунд был человеком действия с весьма неразвитым воображением. Он представлял опасность только как вероятность физического насилия. Человек честный и прямой, хоть и бесхитростный, он представить не мог тех глубин мерзости, на которые способен злобный ум, и оказался совершенно беззащитным против сплетен и доносов.
Д'Ориак не торопился. Слово там, слово тут… он был поистине неутомим в своем злословии. И почти все время говорил только о Магдалене и Гае.
Напряжение еще больше усиливалось в присутствии жены, становившейся все печальнее день ото дня. Должна же быть какая-то причина, по которой дружелюбная веселая женщина отдалилась от него, превратившись в чужую и почти отталкивающую особу. И хотя она больше не отстранялась от него в постели, он знал, что дух ее далеко. Даже ее мягкость и доброта казались ему чем-то вроде терпеливой жалости и уж никак не обещанием будущей любви, и холодная сталь раненой гордости терзала душу.
— Как странно, что у вашей дочери столь необычный цвет волос, — начал Шарль на третье утро, когда они охотились в окрестностях Компьенского леса. — Но разумеется, в ее жилах течет и частица крови де Жерве, не так ли? Эти рыжевато-золотистые пряди весьма примечательны.
Почему он сам не заметил этого?! Его собственные черны как ночь! Волосы Магдалены, роскошные, темно-каштановые, напоминают соболий мех.
Безумная ярость вспыхнула в груди молодого человека при этих вкрадчивых, вероломных словах спутника. Но прямого оскорбления он не нанес. И ни одно из его заявлений невозможно было оспорить. Да, он родственник Гая де Жерве и, следовательно, ребенок тоже, хотя не настолько уж близкий.
Но яд уже проник в кровь, и стрелы Эдмунда весь день летели мимо цели.
Перед ужином он долго стоял у кроватки дочери, изучая черты спящего младенца, и яд продолжал действовать, разъедая душу. Ее волосы, обещавшие стать густыми и волнистыми, отливали в вечернем свете червонным золотом. Едва заметные бровки были прямыми и светлыми. Он взглянул на жену, молча сидевшую у окна. Ее брови были такими же темно-каштановыми, как и волосы, и изящно изгибались. У него же широкие черные брови почти сходились над переносицей.
— Ты выйдешь к ужину, — приказал он. Магдалена упрямо покачала головой:
— Только когда мой кузен соизволит нас покинуть.
— Ты пренебрегаешь обязанностями хозяйки и попираешь обычаи гостеприимства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128