Как достучаться до Гая? Правда, ведет он себя не враждебно, но явно отчужденно и почти не обращает на нее внимания.
Бесшумно ступая по траве, к собеседникам подошел Тео.
— Вы будете ужинать, господин? Все готово.
— Буду, но не вместе со всеми. Можешь подать еду сюда.
Магдалена прикусила губу и, поняв, что ее никто не собирается приглашать к трапезе, встала. Ее вдруг обуяла странная неуверенность.
— Я заберу Зои, чтобы ты поел спокойно, — едва слышно пролепетала она. — Тео, ты принесешь ужин ко мне в шатер?
Гай не остановил Магдалену и, казалось, не слышал ее слов. Просто отдал девочку и задумчиво нахмурился, явно не собираясь продолжать разговор.
Магдалене ничего не оставалось, кроме как уйти.
Всю ночь она беспокойно ворочалась на тонком тюфяке, не понимая, почему они не могут вместе скорбеть над погибшим Эдмундом. Неужели его смерть разделила их? Он был близок им обоим, и ничто не мешает им утешать друг друга.
На рассвете она поднялась и вышла. Гай по-прежнему сидел за столом, но она так и не поняла, бодрствовал он всю ночь или просто проснулся засветло.
— Доброе утро, господин.
Мокрая от росы трава промочила ее ноги до самых щиколоток, но Магдалена смело приблизилась к Гаю. Он поднял хмурое лицо.
— Ты чересчур рано встала, Магдалена.
— Как и ты.
Она подошла к столу и легко оперлась на столешницу.
— Мы оба несчастны, Гай. Неужели не можем помочь друг другу?
Синие глаза еще больше помрачнели.
— Чем? Эдмунд погиб из-за нас. Нашу вину ничем нельзя смыть. И горю не поможешь, — сухо сказал он.
Она прижала руку к губам, остро ощущая его боль и тоску, пытаясь защититься от его разящих наповал, как стрелы, слов и найти свои, необходимые, чтобы убедить его.
— Да, Эдмунда нет, и нашу печаль, глубокую, почти бездонную, ничто не в силах утолить. Но разве именно мы виноваты в его смерти?
Тоска в глазах Гая мгновенно сменилась яростным блеском, и она инстинктивно сжалась.
— Если бы ты не нарушила клятву, Магдалена, Эдмунд был бы жив.
Магдалена ошеломленно покачала головой, изнемогая от боли.
— Но… но я не нарушала клятвы. Я ничего не сказала…
— Он узнал правду от тебя.
— Но… но это мой кузен… он заставил его поверить…
— А ты ничего не отрицала, верно? — гневно возразил Гай. Его ладони легли на столешницу, а синие глаза прожигали ее насквозь. Магдалена инстинктивно отпрянула и зажмурилась. Но обвинения все падали и падали, тяжелые, словно камни. — Стой ты на своем, он поверил бы тебе, потому что любил. Любил так, что верил каждому твоему слову. Мало того, хотел слышать, как ты все отрицаешь, а получил в ответ молчание. Ничего этого не случилось бы, будь ты верна клятве.
— Ты утверждаешь, что смерть Эдмунда на моей совести, — едва слышно прошептала она, читая в его взгляде брезгливое отвращение, чувствуя, как ее собственная оскверненная кровь едва-едва течет в жилах подобно застоявшейся воде.
Гай не ответил.
— И все потому, что я дочь своей матери, — продолжала она слабым, монотонным голосом. — Эдмунд любил меня, и эта любовь довела его до гибели. Все те люди, кто умер вчера, — тоже мои жертвы, вернее, жертвы любви Эдмунда ко мне. Именно это ты хочешь сказать.
И снова Гай промолчал.
— Я не хотела, чтобы он умер, — пробормотала она все тем же похожим на шелест ветра шепотом. — И ничего не могу поделать, если клеймо моего происхождения преследует меня всю жизнь.
Она нетерпеливо откинула волосы со лба и подняла лицо к восходящему солнцу.
— Пусть я рождена от шлюхи, в миг проклятый и кровавый, но в отличие от матери сотни раз предпочла бы свою смерть гибели других, пусть это не зависит от меня.
С этими словами она повернулась, отошла от молчаливого, неподвижного Гая и направилась к реке. Солнце постепенно сушило росу у нее под ногами, ласково грело шею, и она устремилась в прохладное зеленое убежище бузины и тополей; их тенистые крыши подходили душевному настрою лучше, чем жизнерадостные лучи, обещавшие еще один ясный день.
Гай едва слышал ее слова, падавшие мягко и разившие наповал, как отравленные стрелы. Но только в тишине ее отсутствия их подлинное значение приобрело поистине зловещий смысл. Он говорил в гневе и печали, рожденных безвременной смертью молодого человека, но такие случаи были частью повседневной жизни. Он становился свидетелем слишком многих смертей, скорбел по слишком многим воинам, не дожившим до старости. И обычно старался поскорее смириться с несправедливостью. Гневу и скорби нужно было дать время улечься, а потом и забыться. Но эта смерть добавила к обычным чувствам угрызения совести и раскаяние. Он примирился с Эдмундом, принял его прощение, и все же эта гибель вновь воскресила позор предательства. И когда Магдалена не признала вину — его, ее, их… — он набросился на нее в безумном желании раскаяния. Намеревался ранить ее так же сильно, как был ранен сам, и, только вновь перебирая в памяти ее слова, осознал, что Магдалена все еще истекала кровью своих ран, нанесенных де Борегарами во время долгих дней ее страданий в Каркасоне. Он нанес свои шрамы поверх тех, что она уже носила, нанес в тот момент, когда она более всего нуждалась в его любви и утешении, хотя мужественно предложила ему свои любовь и утешение.
Что бы ни готовило им будущее, их любовь оставалась все той же жизненной силой, дававшей надежду на счастье.
Гай стремительно вскочил. Магдалена была не просто угнетена. Она пришла в отчаяние, и Гай вдруг испугался всего того, что было сказано между ними. Для Эдмунда он больше не мог ничего сделать, но оставшейся в живых он был нужен. Точно так же, как ему была нужна она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128