Все в кофейне смолкли, словно и люди, и предметы, и стены внимали словам футуввы. Садек, зная чувствительную натуру друга, бросал на него ободряющие взгляды, а Хасан склонил голову над стаканом имбирного пива, чтобы футувва не заметил гнева в его глазах. Тазих взял ребаб, ударил по струнам и запел, воздавая хвалу управляющему Рифату, главному футувве Лахите и господину их квартала Саварису, после чего продолжил свое повествование: «И показалось Адхаму, что слышит он медленные тяжелые шаги, шаги, которые возрождали в его памяти далекие, смутные воспоминания, похожие на легкий аромат чего-то прекрасного, но забытого. Он повернул голову к входу и увидел, что дверь в хижину открывается и на пороге вырастает огромная фигура. Заморгав от удивления, он напряг зрение. Надежда смешалась в душе его с отчаянием, и у него вырвался глубокий вздох: «Отец?» И показалось ему, что он слышит старческий голос: «Добрый вечер, Адхам!»
Слезы выступили на глазах Адхама, хотел он подняться, но не смог. Счастье и радость, которых не знал он уже более двадцати лет, наполнили все его существо».
66.
– Погоди, Касем, у меня кое-что есть для тебя, сказала юноше Сакина.
Касем остановился у пальмы, к которой он только что привязал овцу, и ожидал скрывшуюся в доме служанку. Сердце и тон, которым разговаривала с ним Сакина, подсказывали ему, что его ждет нечто приятное и это приятное как-то связано с хозяйкой дома. Он страстно желал увидеть ее глаза и услышать ее голос, чтобы охладить жар тела, опаленного пребыванием в пустыне под горячими лучами солнца. Тут вернулась Сакина со свертком в руках. Протянув его Касему, она сказала:
– Здесь пирог. Ешь на здоровье!
– Поблагодари за меня добрую госпожу. В это время из окна раздался голос Камар:
– Благодарение нашему Господу, благородный юноша.
В знак признательности Касем поднял руку, но не осмелился поднять глаза к окну. Он вышел на улицу, а в ушах его все звучали слова «благородный юноша», и он чувствовал себя пьяным от счастья. Никогда раньше простой пастух не слыхивал подобных слов. И кто произнес их? Самая уважаемая женщина в их нищем квартале. Окинув затуманенным взором улицу, неприглядность которой скрадывали сумерки, он сказал себе: «Сколь ни убога наша улица, но и она может подарить радость усталому сердцу!»
Вдруг раздался крик, который вернул Касема к действительности: «Деньги. Мои деньги украли!» Касем увидел мужчину в чалме и белой галабее, который бежал во всю прыть из квартала бродяг. Взоры всех бывших на улице людей обратились к кричавшему. Мальчишки кинулись следом за ним к центральной части улицы, торговцы и те, кто сидел возле своих домов, вытянули шеи, из окон и подвалов повысовывались головы, а посетители кофеен, оторвавшись от кальянов, вышли на улицу. Потерпевшего обступили со всех сторон. Касем обернулся к стоявшему рядом с ним мужчине, который через ворот галабеи чесал себе спину деревянной палкой, со скучающим видом наблюдая за происходящим, и спросил его:
– Кто этот человек?
– Обойщик,– отвечал мужчина, не переставая чесать спину,– он работал в доме управляющего.
Тем временем к кричавшему подошли футувва квартала бродяг Саварис, футувва рифаитов Хаджадж и футувва рода Габаль Гулта. Они велели всем немедленно разойтись, и люди послушно отступили на несколько шагов. Какая– то женщина, высунувшись из окна дома в квартале Рифаа, крикнула:
– Это все из зависти!
Другая женщина, из ближайшего дома в квартале Габаль, подхватила:
– Ты права. Ему завидуют многие из-за того, что он получил кучу денег за обивку мебели в доме управляющего. О Боже! Убереги нас от злого глаза! Третья женщина, сидевшая у своего порога и занятая вычесыванием паразитов из волос мальчугана, проговорила:
– Я сама видела, как он смеялся, когда выходил из дома управляющего. Он и не подозревал, что так скоро будет кричать и заливаться слезами. Украли деньги вместе с кошельком.
Обойщик продолжал надрываться в крике:
– Стащили все, что было при мне: плата за неделю работы, отложенные деньги на дом и мастерскую, на детей, все, что было в кармане, целые двадцать фунтов, если не больше! Проклятые воры!
Тут голос возвысил Гулта, футувва квартала Габаль: – Тихо! Замолчите, вы, овцы! Ведь на чашу весов брошена репутация улицы, а значит, и репутация футувв!
– Клянусь Аллахом,– перебил его Хаджадж,– я не допущу позора! Кто сказал, что он лишился денег именно на нашей улице?
Обойщик охрипшим от крика голосом объяснил:
– Пусть я не сойду с этого места, если меня обокрали не на вашей улице! Я получил деньги от бавваба господина управляющего, а когда, пройдя улицу, ощупал грудь, денег уже не было.
Люди зашумели, а Хаджадж воскликнул:
– Заткнитесь, стадо! А ты, любезный, послушай. Где ты обнаружил, что твои деньги пропали?
Мужчина указал на квартал бродяг.
– Перед лавкой лудильщика. Но, по правде сказать, там ко мне никто не подходил.
– Значит, тебя ограбили до того, как ты попал в наш квартал,– заметил Саварис.
– Сидя в кофейне, я видел, как он проходил мимо,– вставил Хаджадж,– но я не видел, чтобы кто-нибудь из нашего квартала приближался к нему.
А Гулта злобно выкрикнул:
– В роду Габаль нет воров! Они ведь господа на этой улице!
– Осторожно, муаллим Гулта! Это грех – называть себя господином улицы!
– разгневался Хаджадж.
Лишь гордецы могут отрицать это! Громовым голосом Хаджадж произнес:
– Не выводи меня из терпения! Да будут прокляты зазнайки!
– Тысяча проклятий! – взревел Гулта.– Тысяча проклятий на головы грубиянов, которых нет в нашем квартале!
Тут обойщик плаксивым голосом взмолился:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142